И медленно, плавно идут года в прошлое. Среди частоты, голубизны. В весну вальсов. Лилия ни о чём не думала и не видела. Только вальс и ожидания встречи с эпохой вальсов.

И встретилась…

Что-то врезалось в неё. Всё потемнело. Потом появился бело-розовый тоннель, и она поплыла по нему. И свет в конце тоннеля. Что-то тут было не так. Но думать и тем более анализировать, не было сил. Было блаженство. Она не испытывала раньше такого. И такие чудесные запахи. Вот бы так духи пахли! Наверное, это пахнет блаженство, она наслаждалась этим состоянием. Уж ни рай ли… а почему бы и нет! Она не успела нагрешить и поэтому сразу в рай. Как здесь хорошо… её не стало, она превратилась в цветы. В аромат музыки, которую они издавали. Какое блаженство!

А впереди… в белых венчиках из роз появился сам… нет! Этого не может быть! Или может… она взглянула на часики – они показывали одно и то же время. Как блаженно и скучно. Если это будет продолжаться бесконечно. С ума можно сойти от бесконечного блаженства. Это камера пыток, а не рай.

Она потрясла головкой, пригляделась. Она была в цветущем саду. Ага! Поэтому цвет не совсем белый, как говорят те, кто вернулся из тоннеля, не долетев до рая. Значит, есть земля и небо. Просто я застряла среди цветов. А я могу выбраться отсюда. А где небо, земля?

Лилия была умненькой девочкой и придумала, как определить, где и что: надо подумать и продукт дум плюнуть посильнее. И он полетит к земле. Так ведь! Но как можно было плевать в таком месте! Ум подсказывал, что выхода нет. Да и не такой уж и грех поплевать в блаженство. Если в небеса взлететь хочешь. В свой мир. А куда плюнуть? Вниз? А как это вверх, а как это вниз?

А… была не была – и плюнула в сторону. И это полетело на неё. Еле увернулась от материи эксперимента. Ура! Значит, там верх. И она рванула сквозь цветы туда. Быстрее, быстрее, где нет вечного блаженства.

Рай оказался цветущим садом. На ветвях которого застрял самолётик. А где-то рядом матерился хозяин сломанного самолётика.

– Во, малахольные! Земли ей мало, такую машину испортила.

Лилия помахала ему сапожками и полетела дальше.

А внизу город, умытый первой грозой после зимней спячки. Чистенькой, в зелёной дымке деревьев. Рядом с парком, куда она летела, тёмная, одинокая тучка. И она полетела к ней. Узнать, почему ей грустно, раз тёмная. Но не рассчитала скорость и пролетела сквозь неё. Беленькое платьице и сапожищи Лилии покрылись звёздочками-снежинками. И стало все цветным на солнце.

А сапожищи, как из хрусталя.

Она ахнула от такого и быстрее, быстрее к Елисею, в небесной красе.

Нет-нет, она не думала торопиться. Благоразумие не позволяло. Но внутри само торопило. И она не сопротивлялась этому. К тому же и тучка исчезла. А может быть это была не тучка, а поэтки, в снежинки превратившиеся. Они высоко взлетели и стали разноцветными снежинками-поэтками. И пролетела сквозь них.

И грохнулась… Нет не грохнулась, не свалилась… а аккуратненько, нежно, приземлилась на могучие плечи Елисея. Её платьице парашютиком стало.

И обняла его длинными ножками, в рыбацких сапожищах. Они выше колен были. Ботфорты, по-старинному почитай. Парашютик вновь стал платьицем.

А Елисей не удивился. Царевичи ко всему привычные. Не то что бесполые прЫнцы.

Царевичи, особенно из мужиков, не только со всякой нечестью сражаться могут, но и вот так, запросто, хорошенькую девочку, в рыбацких ботфортах из хрусталя, на плечи из небеси принимают. И даже танцевать с ней могут. И он закружился. Хрустальные сапожищи свалились с её ножек, снежинки с сапог и платьица растаяли и на весенней земле стали испаряться, подниматься ввысь, где была первая зелень берёзок. И превратились снова в девочек-берёзок. Или берёзовые облачка.