Автобус. Лестница. Ступени. Мои шаги; я поднимаю лицо. От неожиданности я прикрыла глаза. Я была ослеплена и пыталась не обжечь глаза, глядя на яркую красоту этого человека.

Прядь бешено темных волос спускалась на высокий лоб и прикрывала сквозившую усталость в его глазах. Четкий благородный профиль. Сдержанная элегантность в одежде. Его сонливое состояние напоминало усталость величественного льва после охоты. В нем сквозила мужественность, спокойная уверенность в себе и завтрашнем дне. Лицо, поражающее тонкостью черт, привлекало и завораживало.

Если бы мое воспоминание оказалось кадром фотографической пленки, то на снимке оказался бы ослепительно красивый мужчина, но усталый и расслабленный, грязный автобус, и я, застывшая в недоумении от того, что, глядя на него, не знаю, что мне думать, чувствовать и делать. Передо мной сидел человек, с той минуты полностью обладающий моей душой, он мог поднять ее до небес и разрушить её до пепла.

Он был дан мне, как песня соловью, для смысла в жизни. Когда- то давно 15-летняя девочка увидела 30-летнего мужчину, и этот мужчина увидел ее. Взгляд, длиною в маленькую жизнь.

***

День нашей встречи. С этого дня пошел новый отсчет, и началась новая эра. Я страстно захотела жить. Потому что с ним я стала поэтом, и женщиной – безо всякой постели. Я могла почувствовать его дыхание на своем плече, не видя его неделями, через пять минут случайно столкнуться с ним на улице и лишь случайно его коснуться. Я чуяла его, как зверь – свежее мясо. Я искала и находила его, и только тогда во мне поселялся покой. Я мечтала сидеть у его ног и согреваться теплом его взгляда.

Я перестала выходить из дома без бумаги и ручки, потому что как только я оставалась одна, моим мыслям о нем в голове было тесно. Каким-то невиданным образом он затронул глубочайшие струны моей души еще до своего первого на меня взгляда. А уж, когда он поднял глаза и посмотрел на меня… он стал моим богом.

Я не ощущаю никакого кощунства, когда пишу, что любимый мужчина для меня – Бог. Могу сказать – Вселенная, могу сказать мир. Суть не изменится. Этот человек изменил меня и мою жизнь в корне.

Он был сном наяву, он был явью во сне. Был и прозой, и горем, и медом.

Одиссей – мужчина – эстет, нарцисс, очертивший четкие границы своего личного пространства, и никого не запускающий за пределы его. Искренне любящий созерцание женской красоты, но, если эта красота грозила несвободой, он мягко исчезал, тихо отходил в сторону.

Душу свою он потемками не считал, в крайнем случае – мягкими сумерками. Но лучше всего он знал свое одиночество. Не о нем, а именно его. Как хорошо знакомого, давно изученного, рассмотренного человека, на котором он знает каждую пуговицу, любой страх его души, любое шевеление мысли. Его одиночество – осознанное, любимое, лелеемое и охраняемое от посягательств. Красивое, как он сам. Окропленное дождями, овеянное непрестанной грустью, которая так ему шла, и подтвердившее свое право на существование в его душе тем, что оно – самый некритичный друг, союзник и брат. И это все оно – обставленное таинственными символами и словами, родное, украшаемое иллюзией обреченности, одиночество.

***

Одиночество.… Как женщина набрасывает на плечи шаль – легко и непринужденно, так и он набросил на себя одиночество, как форму жизни. Он видел в ней свое обаяние, оно было его золотой волшебной сетью, приманкой, уловкой, всем чем угодно, но только не самообманом. Он слишком хорошо знал себя. Он видел себя меж трех ролей – лириком, циником, трагиком. Он обладал обаянием, которое опускалось на собеседника как английский туман, и не видно уже ни зги – ни истинного лица, ни истинной души. Он дарил себя людям такого, каким он хотел себя видеть и мечтал быть – исключительным, ярким, незабываемым.