Тони заглянул в «Кит-Кат» довольно рано – представление только начиналось – и сидел в темном углу за столиком, потягивая горький коктейль и подумывая о глотке чего-нибудь покрепче. Спать хотелось невыносимо. Салли не могла его видеть – ей в лицо светили мощные газовые лампы.

Вообще-то Тони любил девок покруглей и помягче, но эти подвязки на чулках, выставленные на всеобщее обозрение, в первый раз вскружили ему голову не хуже, чем стакан джина. А зовущие движения и теперь приводили в приподнятое настроение. Махонькая, худенькая, вовсе не красавица – Салли была непостижимо хороша именно первобытным, звериным бесстыдством. Тони не питал иллюзий, отдавая себе отчет в том, что далеко не единственный герой ее романа, но в глубине души ощущал над прочими зрителями некоторое превосходство: в отличие от них, он на Салли не только смотрел. Это заводило: сидеть, покуривать, тянуть коктейль, поглядывая на сцену, – наравне со всеми, а на самом деле ждать, когда она закончит петь для всех.

– Тонкин, привет! – пропела Салли, залетая в гримерку. – У меня сейчас еще один выход, а потом я свободна целых сорок минут. Не вздумай уйти!

Она скинула тряпочку, едва прикрывавшую ее наготу, и принялась прыгать на одной ноге, стягивая чулок. Вдвоем в гримерке они еле помещались, и Тони придержал ее под локоть.

Вблизи ее блеск не так ослеплял, как со сцены, – девушки с таким образом жизни, который вела Салли, быстро увядают. Ей было всего двадцать четыре, а выглядела она на десяток лет старше: желтые от папирос пальцы, худущие сморщенные руки, сухие узловатые мышцы, прикрытые еще не дряблой, но уже и не гладкой кожей, сетка голубых вен на голых ногах. Сценический грим на расстоянии вытянутой руки казался надетой клоунской маской.

Когда-то она мечтала стать театральной звездой и теперь время от времени со смехом говорила о собственной наивности, но Тони знал, что Салли до сих пор ходит на кастинги и просмотры – уже без особенной бравады, но с затаенной в глубине души надеждой. Она давно оставила попытки подцепить какого-нибудь режиссера и переключилась на старых сладострастных меценатов, но и тут не добилась желаемого – меценаты в лучшем случае готовы были заплатить за ужин, но не больше. Будущее Салли было ближе и страшней, чем у Киры, и она прекрасно его себе представляла. Ее неизменный оптимизм становился все более и более циничным – но не иссякал.

– Не уйдешь? Гляди, какая шляпка. Мне идет, правда? – Шляпку она надела раньше всего остального и начала натягивать белые чулки вместо снятых черных. – Можешь тут пока посидеть. Или лучше посмотри, как я буду петь, это возбуждает. Черт, мне надо хоть чуть-чуть выпить. Там под трюмо бутылка, дашь мне глоточек? Иначе я просто умру. Посмотри, швы ровно?

Салли на секунду повернулась к нему спиной, продолжая возиться с подвязками. В бутылке под трюмо был неплохой виски, но, увы, на самом дне. Она успела сделать глоток и выдохнула:

– Все, я бегу.

Из-за кулис смотреть на ее «песенку» было неинтересно, и Тони спустился в зал – чтобы заказать бутылку виски и большое пирожное с кремом.

С пирожным он угадал: вернувшись в гримерку, Салли начала именно с него, а не с выпивки. Она всегда хотела есть – жизнь ее не баловала.

– Тонкин, ты прелесть, – бормотала она с набитым ртом. – Обожаю крем. А чего ты хромаешь? Опять врезался в стенку на своем ужасном байке? Кстати, у меня есть такие сигареты! Один старый херр привез из Голландии специально для меня, представляешь? В ящике лежат, попробуй – это потрясающе.

Тони прикрыл дверь в гримерку – Салли восторженно закатила глаза.