Фёдор Степанович, отыскав, наконец, тапок и облачившись в пушистый мягкий халат, поправил одеяло, прикрывая оголившиеся плечи супруги. Чуть задержался, бросил нежный взгляд, выключил лампу и направился прочь из спальни.

Сам он проснулся больше часа назад. Ворочался, пытаясь доспать, но всё больше и больше погружался в давно знакомое состояние тревожного ожидания. Оно росло с каждой минутой, не отступая, покуда Фёдор Степанович не проснулся окончательно и не рассмотрел в себе тот самый чёткий природный зов.

– Что на этот раз…

Он гадал с лёгким любопытством, последовательно умываясь, перекусывая наспех сделанным бутербродом с сыром под стакан сладкого чая и переодеваясь из леопарда в серую спецовку с яркими оранжевыми нашивками.

– Не похоже на электрику. Скорее вода…

Пока это щемящее чувство не доросло до крещендо, Фёдор Степанович, человек многоопытный, знал: в запасе еще 30 минут. Как раз на дорогу.

Заботливо прикрытая в спальню дверь открылась ровно в тот момент, когда ботинки были на ногах, а рука – на ручке входной двери.

– Федь, вызов?

В дверном проеме почти кокетливо образовалась домашняя тигрица.

– Да, солнышко, надо бежать.

Всем телом Фёдор Степанович ощущал нарастающее волнение.

– Подожди, подожди минуту, – притормозила супруга и, казалось, на вечность скрылась за дверью.

Сердце ускоряло ритм, теперь к томлению добавилась объективная тревога.

– Документы! – вернулась, наконец, Маруся. – Чистила куртку вчера.

– Спасибо, Мусечка, – выдохнул Фёдор Степанович. – Уехал бы, балда!

Поцеловав супругу в губы, он выскочил в подъезд, спустился, прыгая через ступеньку, с четвертого этажа и буквально выбежал на легкий утренний февральских морозец. Завёл без труда, спасибо глобальному потеплению и немцам, новенькую красную BMW (кризис среднего возраста в разгаре), и, превышая скоростные лимиты, за 24 минуты добрался до пункта назначения, а именно – за МКАД, в пригород, на улице У-чёрта-на-куличках. Ровно так Фёдор Степанович и именовал эту дислокацию в сердцах.

Само сердце, тем временем, всё больше сжималось, переходило с темпа вальса на ритм самбы и обратно, бросало владельца то в жар, то в холод.

– Ааааа, будь они прокляты, эти замкадыши.

Несвойственно для себя Фёдор Степанович выругался. Он с недовольством обнаружил, что ни одного свободного места под домом нет, придется бросать свою лошадку прямо тут, перед подъездом, загородив изрядную часть дворовой дороги.

Часы показывали 06:36.

Бросив на произвол судьбы с фигуральной и реальной болью в сердце свою вопиюще неуместную для старого двора машину, Фёдор Степанович с чемоданчиком наперевес ринулся к подъезду. Он открыл собственным электронным ключом дверь и опять-таки запрыгал через ступеньку, но уже вверх по лестнице. Долетел до пятого этажа, бешено застучал кулаком в хорошо знакомую дверь.

Долго ждать не пришлось. На пороге обнаружилась главная квартиросъемщица помещения, именуемого квартирой по случайному недоразумению, допущенному в 1956 году в момент сдачи панельной коробки в эксплуатацию. С её ещё заспанного лица легко считывалось недоумение.

– Фёдор Степанович? Всё нормаль….

– Мааааааама!

Утреннюю тишину разрушил детский визг.

Не церемонясь, Фёдор Степанович ринулся в ванную, где из сорванного крана бил фонтаном почти кипяток.

Сердечный ритм стабилизировался, дыхание нормализовалось, глаза загорелись блеском нахлынувшего счастья, щеки покрылись здоровым румянцем.

Всё это Фёдор Степанович не раз проходил на протяжении последнего десятка лет и давно отфиксировал каждую стадию развития синдрома (так он называл сие явление во внутренних монологах). Вот и в этот раз безошибочно определил заранее природу утренней тревоги.