Холин «по-интеллигентному», тонкими ломтиками, нарезал хлеб, затем налил из фляжки водку в три кружки: мне и себе до половины, а мальчику на палец.

– Со свиданьицем! – весело, с какой-то удалью проговорил Холин, поднимая кружку.

– За то, чтоб я всегда возвращался, – задумчиво сказал мальчик.

Холин, быстро взглянув на него, предложил:

– За то, чтобы ты поехал в суворовское училище и стал офицером.

– Нет, это потом! – запротестовал мальчик. – А пока война – за то, чтоб я всегда возвращался! – упрямо повторил он.

– Ладно, не будем спорить. За твое будущее. За победу!

Мы чокнулись и выпили. К водке мальчишка был непривычен: выпив, он поперхнулся, слезы проступили у него на глазах, он поспешил украдкой смахнуть их. Как и Холин, он ухватил кусок хлеба и долго нюхал его, потом съел, медленно разжевывая.

Холин проворно делал бутерброды и подкладывал мальчику; тот взял один и ел вяло, будто неохотно.

– Ты ешь давай, ешь! – приговаривал Холин, закусывая сам с аппетитом.

– Отвык помногу… – вздохнул мальчик. – Не могу.

К Холину он обращался на «ты» и смотрел только на него, меня же, казалось, вовсе не замечал. После водки на меня и Холина, как говорится, «едун напал»: мы энергично работали челюстями; мальчик же, съев два небольших бутерброда, вытер платком руки и рот, промолвив:

– Хорош.

Тогда Холин высыпал перед ним на стол шоколадные конфеты в разноцветных обертках. При виде конфет лицо мальчика не оживилось радостно, как это бывает у детей его возраста. Он взял одну не спеша, с таким равнодушием, будто он каждый день вдоволь ел шоколадные конфеты, развернул ее, откусил кусочек и, сдвинув конфеты на середку стола, предложил нам:

– Угощайтесь.

– Нет, брат, – отказался Холин. – После водки не в цвет.

– Тогда поехали, – вдруг сказал мальчик, поднимаясь и не глядя больше на стол. – Подполковник ждет меня, чего же сидеть?.. Поехали! – потребовал он.

– Сейчас поедем, – с некоторой растерянностью проговорил Холин. В руке у него была фляжка, он собирался, очевидно, налить еще мне и себе, но, увидев, что мальчик встал, положил фляжку на место. – Сейчас поедем, – повторил он невесело и поднялся.

Меж тем мальчик примерил шапку.

– Вот черт, велика!

– Меньше не было. Я сам выбирал, – словно оправдываясь, пояснил Холин. – Но нам только доехать, что-нибудь придумаем…

Он с сожалением оглядел стол, уставленный закусками, поднял фляжку, поболтал ею, огорченно посмотрел на меня и вздохнул:

– Сколько же добра пропадает, а!..

– Оставь ему! – сказал мальчик с выражением недовольства и пренебрежения. – Ты что, голодный?

– Ну что ты!.. Просто фляжка – табельное имущество, – отшутился Холин. – И конфеты ему ни к чему…

– Не будь жмотом!

– Придется… Эх, где наше не пропадало, кто от нас не плакал!.. – снова вздохнул Холин и обратился ко мне: – Убери часового от землянки. И вообще посмотри. Чтоб нас никто не видел.

Накинув набухшую плащ-палатку, я подошел к мальчику. Застегивая крючки на его полушубочке, Холин похвастал:

– А в машине сена – целая копна! Я одеяла взял, подушки, сейчас завалимся – и до самого штаба.

– Ну, Ванюша, прощай! – Я протянул руку мальчику.

– Не «прощай», а «до свидания»! – строго поправил он, сунув мне крохотную узенькую ладошку и одарив меня взглядом исподлобья.

Разведотдельский «додж» с поднятым тентом стоял шагах в десяти от землянки; я не сразу разглядел его.

– Родионов, – тихо позвал я часового.

– Я, товарищ старший лейтенант! – послышался совсем рядом, за моей спиной, хриплый, простуженный голос.

– Идите в штабную землянку. Я скоро вас вызову.

– Слушаюсь! – Боец исчез в темноте.