В другой раз Варвара Петровна поехала проверить посевы на полях, и тут разразилась сильная гроза. Иван Сергеевич страшно разволновался, не находил себе места и уже решился ехать разыскивать ее. Но, к счастью, тут раздался стук приближающегося экипажа: Иван Сергеевич кинулся к карете, вынес мать на руках и усадил ее в кресло, а потом беспрестанно ощупывая ее платье и ноги, все переспрашивал: «Не промокла ли ты, маман?» – и целовал ее руки. «Ну, слава богу, что ничего не случилось, а то я боялся, что лошади понесут…» – и опять целовал ей руки.

В одну из зим приехал в Москву Лист. Один из своих концертов давал он не в дворянском собрании, а в чьем-то частном доме. Варвара Петровна, выезжая весьма редко, захотела, однако, послушать великого артиста. С нею поехал и Иван Сергеевич. Лестница, ведущая в концертный зал, была высокая, а кресло на ремнях, на котором обычно лакеи вносили ее по лестнице, не было взято. Ноги Варвары Петровны тогда уже пухли и были слабы, взойти так высоко и думать нечего было. Глаза Варвары Петровны блеснули гневом на недогадливых лакеев. «Я тебя внесу на руках, маман», – сказал Иван Сергеевич и, не дождавшись ни согласия, ни возражения, в тот же момент схватил ее на руки, внес по лестнице и поставил почти у входа в зал. Многие из публики были свидетелями этой сцены. Поднялся шепот удивления и умиления. Нашлись многие, которые подходили к Варваре Петровне и поздравляли ее со счастьем иметь такого внимательного и нежного сына.

Варвара Петровна умела вымуштровать всех окружающих – дворню, крестьян, любовников, детей, нахлебников, но все они относились к ней с подобострастным уважением. Иван с детства был маменькиным фаворитом. В письмах она его так и называла «моим Вениамином», что в переводе означало «любимый сын». Однако это не мешало ей нещадно тиранить своего любимца, не меньше, чем остальных. Известно, что вплоть до материнской кончины Иван был под сильным психологическим прессом с ее стороны. Как ни странно, но мать скрывала даже настоящий возраст сына, и Тургенев долго считал себя годом моложе. Только после смерти матери, в 1852 году, найдя книжечку с ее записями, он узнал, что родился 28 октября 1818 года – и сразу же стал на год старше: «Итак, мне исполнилось все тридцать четыре. Черт, черт, черт – так, значит, я уже не молод, отнюдь, отнюдь – наконец-то!»

Оба сына Варвары Петровны, и Николай, и Иван, были дружны между собой, но разница в их характерах была огромная. Ивана отличался необыкновенно добродушным, безобидным юмором, а Николай был насмешлив и не прочь при случае уколоть и даже серьезно подсмеяться. Иван искал, кому бы сделать добро, Николай не отказывался его сделать при случае и по просьбе. Речь Ивана была не совсем плавная, он пришепетывал и иногда точно подыскивал выражения, но всегда она была ласковая, какая-то сердечность сквозила в каждом ее слове, голос его был необыкновенно мягкий, симпатичный. Слышавший его раз, никогда его не забывал. Речь же Николая была необычайно цветиста и громка. Властная, своенравная, но прозорливая Варвара Петровна говорила сыновьям: «Не будет вам счастья, потому что оба вы у меня однолюбцы!»

В 1838 году Иван сдал в Петербургском университете экзамены на кандидатскую степень, и на семейном совете было решено, что он продолжит свое обучение в Берлинском университете.

Перед самым отъездом в Петербург в Спасском случилась неприятная история. Иван и дворовый Порфирий возились во флигеле – хохотали и кидались друг в друга диванными подушками. Привлеченная шумом в комнату вошла мать, вошла как раз в тот момент, когда подушка, пущенная Порфирием, летела прямо в лицо Ивана Сергеевича. Тотчас она отдала приказание – проучить холопа и высечь его на конюшне плетьми. Никакие заступничества, никакие просьбы и мольбы со стороны сына не помогли и не заставили ее сменить гнев на милость и отменить решение. Это был еще один тяжелый эпизод, который укрепил Ивана в его ненависти к крепостному праву, означавшему беспредельную власть одних при полном бесправии других.