– Признаюсь, дети мои, – он заговорил на родном языке, – что мне очень жалко расставаться с вами. И хочу напомнить, что Дико поле любит сильных, смелых, верных. Не поддавайтесь искусителям и сладкоголосым. Они первые и предают. Не отталкивайте прямых и грубых. Они надежнее и вернее. Эх, скинуть бы мне лет пятьдесят, повел бы я вас знакомыми тропами, научил многим хитростям. Но… не судьба. Помните одно: жалости к врагу у казака нет. Но за друга он жизнь отдаст. Нет честнее казака. Одним словом, казацкой вам удачи!

Свой кубок Алим пил долго, старательно и вроде бы больше ничего не хотел говорить. Когда, наконец, кончил пить, подолом рубахи отер усы, бороду и проговорил:

– Лучше не свыкаться, коли приходится расставаться. Но знайте: это все, – он расставил руки и повернулся кругом, – ваше.

Затем вытащил хранившуюся на его груди вместе с крестом миниатюрную иконку.

– Ета иконка, – произнес он, глядя на нее, – из самого Русалима. Говорили, что ее держал в руках Сам, – и поднял вверх палец. – Она верно хранила меня. Дай-то бог, чтобы это было и с тобой. Береги ее пуще глаз своих, – и надел ее Андрею на шею. – Да храни тя Бог, – с этими словами он перекрестил его. – А те, Митяй, – он пошел в темный угол, вынес оттуда нательный крестик и надел его на Митяя, – ен тожесть оттудова и будить тя беречь. Да хранит и тя Бог, – и тоже перекрестил его.

Сборы закончены. Мешки набиты до отказу. Ничего не пожалел для них Алим. Даже отдал свои винцерады, добытые им на славных казачьих набегах. Дал и сабли дамасские, которые на лету платки шелковые режут, кинжалы абрекские, да кольчужки италийские. Легкие на теле и крепкие в бою. Деньгу предлагал, да не взяли парни.

– Сами добудем, – уверил его Митяй.

И вот они на берегу. Митяй готов был столкнуть лодку, да что-то останавливало его. Понимал, что не сказал чего-то главного старец. И тот заговорил:

– Идите осторожно. И зверя бойтесь. Ломага щас голоден. Всяко могет быть. Да и людев опасайтесь. Особливо княжеских. Яван-то дюже зол на вольный люд. Сказывали, воев своих посылат, – и повернулся на восток, – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй их, – трижды перекрестился и поклонился, потом продолжал: – Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

После слов молитвы он подошел к каждому, перекрестил еще раз и промолвил:

– С Богом!

Митяй толкнул лодку в воду, а Андрей свистнул Дружбану, и они все успели в нее запрыгнуть, прежде чем та отплыла от берега. И гребя, они не спускали глаз со старика. Когда нос лодки уткнулся в противоположный берег, парни выскочили и вытащили ее подальше от воды. Махнув на прощание Алиму, они с мешками за плечами полезли наверх. Еще раз помахав уже сверху, они с трепетом в сердце шагнули в новую жизнь.

Ночь застала их в лесу. И тут сердце Андрея сжалось. Сколько раз ему довелось ночевать одному, на морозе, подчас с пустым желудком. Но видя рядом жизнерадостного Митяя, который умело сооружал костер, он успокоился. Ночь прошла без приключений, и наутро по подмороженному за ночь снегу шли они ходко.

– Скоро будем дома! – проговорил Митяй, глядя на приметы, одному ему известные. – Антересно, как они нас встретют, – рассуждал он, – батька, тот обрадуется. А как Хист? Подит-ка, ворчать будить: долго, мол, были.

– Поворчит, да успокоится, – каким-то безразличным голосом проговорил Андрей.

– Ага! Ты его плохо знашь. Еще плетью огрет.

– Пусть попробует! – не без злости ответил Андрей.

Митяй удивленно посмотрел на него:

– Он-то ведь… ваттаман. Да и шубу свою те дал, не пожалел.