Тихо в зимнем лесу, тихо до жуткости. Порой взмахнёт крыльями крупная птица, а иногда с зелёной пелерины какой-нибудь вековой ели сползёт белое снежное одеяло, свалившись сугробом на осиновую поросль, и снова лес угомонится в белесой спячке. Кажется, что не только природа, но и всё живое замерло до весенних дней, утомившись за прошедшие лето да осень.

Однако это лишь кажущееся. Из немого леса протянулась едва приметная нитка дороги, а чуть поодаль чернела убогая деревенька. Тонули в сугробах тяжёлые избы, где теплилась жизнь, топились печи да мерцали под иконами трепетные лампадки. Там, в бревенчатом жилье, в вечном страхе и безысходной нужде копошились те, кто ежедневно и безропотно делал нужное дело. Жизнь этих людей, именуемых крестьянами, была до неразличимости слита с жизнью природы. Только благодаря ей жители этой, да и других деревушек могли меньше страдать от нестерпимого голода и холода.

Из лесной глухомани дорога привела к воротам большого города и далее по многим улочкам да переулкам к островерхим теремам и дворцам, обитатели которых корчились в муках неудовлетворённой алчности и уязвленного честолюбия.

Несмотря на поздний час покои великого князя Московского были тщательно освещены, однако многочисленные гости государя не сидели за пиршественными столами, а стояли небольшими группами или просто сидели, находясь в томительном ожидании. Чем же оно могло быть вызвано?

В пятницу, а именно этот день седьмицы подходил к концу, 22 января в семействе Василия Васильевича ожидалось рождение ребёнка. Великая княгиня Мария Ярославна должна была вот-вот разрешиться от бремени. В старину было принято, что перед наступлением потуг родильница ходила в баню с бабкой и женщинами4. Этому обычаю следовали не только боярское сословие, но и сами царицы.

Великий князь был ещё довольно молод и в своём двадцатипятилетнем возрасте страстно желал иметь наследника всех своих дел и начинаний, поэтому отринул доброжелательство к государевым гостям и удалился в княжескую молельню, где уже стоял на коленях духовник властвующей семьи. Он так истово отбивал поклоны и шептал молитвы, что первые минуты не замечал вошедшего государя, а когда это произошло при повороте головы, незамедлительно поднялся и знаком осведомился у своего повелителя о состоянии княгини.

– Пока ничего, – с небольшой лаконичностью ответствовал Василий Васильевич и присел в молчаливом ожидании на маленькую расписную скамеечку.

Духовник незамедлительно опустился на колени перед иконой Пресвятой Богородицы.

«О Пресвятая Владычица Дево Богородице, спаси и сохрани под покровом Твоим дщерь мою Марию Ярославну и младенцев, крещёных и безымянных, и во чреве матери носимых. Укрой их ризою Твоего Материнства, соблюди их в страхе Божием, умоли Господа Моего и Сына Твоего, да дарует им полезное ко спасении их. Вручаю их Материнскому смотрению Твоему, яко Ты еси Божественный покров рабам Твоим».

Великий князь поднял голову и прислушался к настойчивому велению кого-то войти в часовню. Призывные звуки наконец были услышаны и сваященником, который незамедлительно открыл дверь.

– Радуйся, княже, государыня наша Мария Ярославна, Божиею милостью разрешилась от бремени младенцем мужескаго полу и оная призывает господина и мужа своего принять на руки княжеского наследника.

Василий Васильевич вместе с известившим и духовником торопливо покинули часовню и вскоре стояли перед постелью роженицы. Священник тут же давал молитву младенцу, родильнице, бабке и всем присутствовавшим при родах женщинам. Потом младенца понесли в баню, туда же ходил смотреть на новорожденного сам государь. Затем патриарх совершал в присутствии великого князя молебен о даровании ему царевича. Следующим днём по церквям и монастырям отправляли молебны, раздавали милостыни нищим да убогим, освобождали из тюрем неважных преступников. И тут же государь дал приличный стол только для духовенства; стрельцов и других чинов одаривали.