Прежде всего вызывает подозрения ее полнейшая анонимность. Курбский не называет ни одного имени, непонятно даже, принадлежал ли к ней он сам. Бояр, входивших в так называемую ближнюю государеву думу, – князя И.Ф. Мстиславского, князя В.И. Воротынского, князя Д.Ф. Палецкого, бояр И.В. Шереметева-Большого, М.Я. Морозова и двоих Захарьиных, – Курбский к «избранной раде», по всей видимости, не относит. Сам он вступил в ближнюю думу позднее – в 1555-м или 1556 году, когда получил боярский чин. Близость к царю каких-то других людей в этот период не отмечается. Кто же тогда мог входить в эту «избранную раду»?

Другие источники хранят молчание об «избранной раде». Летописи различают Сильвестра, Адашева, бояр ближних и бояр «всех». Грозный в своих посланиях многократно упоминает Сильвестра и Адашева, но ни слова не говорит о каком-то особом совете при них (Курбский ведь и употребил польское слово «рада» для польского читателя, вместо общеупотребительных в Московском государстве терминов «дума», «совет»); более того, он злорадствует, что Сильвестр и Адашев не только «власть с нас снимающе», но и «всех вас бояр начата в самовольство приводити», то есть прямо противоставляет их прочему боярскому окружению. Конкретно царь высказывает недовольство только одним человеком – князем Дмитрием Курлятевым, которого Сильвестр ввел в царское окружение. Остальные враги – бояре и княжата – для него безлики: «вы, злые сущи».

Остается заключить, что «избранной рады» в том смысле, в каком ее обычно понимают, то есть в виде особого кружка при царе, никогда не существовало. Все станет на свои места, если вспомнить о поручении, данном Грозным Сильвестру, – отбирать людей на государственные должности. Курбский свидетельствует, что первые роли стали играть «разумные люди», «добрые и храбрые, искусные и в военном деле, и в земском». Но ведь это и входило в планы царя! Трон Божьего избранника должны были окружить достойнейшие. Термин Курбского «избранная рада» следует понимать не в политическом смысле, а в моральном. Поэтому Курбский и не называет имен: «избранная рада» – это все те, кто окружает царя, перечислять их Курбский не находит нужным, да это было бы и затруднительно.

Все перемены 1547 года при дворе – политические и нравственные – глубоко закономерны: с венчанием Ивана на царство наступил момент, когда рядом с ним неизбежно должны были выдвинуться новые люди. Новое направление требовало новых деятелей. Стремясь покончить с боярским засильем, Иван вынужден был думать о личной безопасности. Царь начал «перебор», просеивание людишек задолго до официального учреждения опричнины. На это обратил внимание уже Ключевский, назвавший Адашева первым опричником. Действительно, весь период правления Сильвестра и Адашева может рассматриваться как первый опыт опричнины, под которой я разумею не столько комплекс социально-политических реформ, сколько личное дело Грозного, некую попытку введения мирской теократии, почти что религиозную доктрину, практическую реализацию идеала Святой Руси (ниже я остановлюсь на этом подробнее). Я даже предлагаю именовать весь этот период первой, или белой, опричниной – в отличие от второй, черной. Опричнина – дело всей жизни Ивана; она полностью выражает и воплощает в себе тот царский, государственный чин, который Грозный завещал своим преемникам на престоле.

Царство небесное, царство земное, Царь на небе, царь на земле – пока еще Грозный чувствует разницу между ними. Он еще молод, и ему одинаково легко дается нести бремя власти и бремя послушания. Единственную свою задачу он видит в том, чтобы просветить подданных светом Божественной истины. Иностранцы, видевшие его в это время, с изумлением пишут, что царь во все входит, все решает, чуждается грубых потех, охоты и развлечений и занят двумя мыслями: как служить Богу и истреблять врагов России. Силы, руководящие его политикой, – милосердие Божие, милость Пресвятой Богородицы, молитвы всех святых и благословение прежних государей. Себя Иван ощущает лишь орудием этих живых начал. Он полон благих намерений, которыми с радостным сердцем мостит дорогу своей жизни – дорогу в ад абсолютной свободы, эту преисподнюю земного бога.