Не знаю какой бес вселился в Саню в этот момент, но он запел именно:

– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно, струна осколком эха пронзит тугую высь…

– Нет. Стой. Всё. – сказала женщина и, поднявшись, вынула из кармана десять мятых рублей и протянула их вперед. Саня бросил петь, взял деньги, а женщина добавила, кряхтя усаживаясь обратно, – у меня мужик этих бардов не любит – услышит орать будет. Все идите!

      Тут на кухню вывалился только что упомянутый мужик. Он медленно покачнулся, тряхнул ядовито-бордовым лицом и прошептал:

– Ага, язычники… прискакали! – прошел к столу, вытащил из-под него табурет и, опять покачнувшись, шагнул в центр кухни. Попытался поставить его на пол, но только склонившись, поскользнулся и, падая назад, подбросил табуретку вверх и разбил лампочку.

      Под звон стекла, кряхтение мужика и сиплый смех женщины, мы дружно ломанулись на выход, спотыкаясь в темноте о ноги друг друга.

      Быстро пробежав по узкой тропинке до ворот, хохоча и тяжело дыша сбились в кучу.

– Пронзил тугую высь… табуреткой! – сказал Саня.

– А это всегда так? – спросила Надя.

– Нет. Это только тебе так повезло, – заметил я.

– Первый блин! Это был первый блин, который комом! – рявкнул Саня и, задрав маску, закурил сигарету.

      Мимо нас тем временем пробежала ватага каких-то мелких крикливых «чертей» и исчезла за поворотом на Белую улицу, а перекурив, и мы двинулись следом.

      По широкой освещенной лучше многих других Белой, там и здесь носились ряженые, вереща разнообразием детских голосов.

– Они здесь уже весь урожай собрали! – вскрикнула Наташа.

– Тогда пойдем на Полевую! – предложила Надя. Все умолкли, ожидая разъяснения причины предложения. – Нам же благополучные нужны! Те, что посолидней – те, кто больше даст, правильно!?

– Правильно! – подтвердил я. – А кто там на Полевой?

– Знакомая матери, – пояснила Надя.

– Ладно. Идем?! – сказал я, осматривая остальных, и все поочередно кивнули.

      Как только на Полевой Надя остановилась у высокого коричневого забора с большим почтовым ящиком на калитке, Саня вдруг тяжело вздохнул и тихо сказал с оттенком рассеянности:

– Знает твоя мама, с кем дружить! Здесь же родители районного прокурора живут!

– Ну и что – нормальные люди! – ответила Надя и повернула ручку, не оставляя нам времени на пререкания и споры.

      Надя и Наташа бойко пошли по тротуару через двор. Мне туда идти не хотелось, но разве был вариант, в котором я туда не иду, но Надя не меняет своего мнения обо мне? Манипуляторша – что с нее взять!

      Столпившись у дверей, мы судорожно и торопливо взялись обсуждать, что петь, но впопыхах ничего нового не сообразили, кроме все того же бесовского «изгиба гитары желтой…». Наташа вдруг сказала, что не понятно, отчего забыла все приличные частушки, и теперь в голове только матерщина. Но Надя, только усмехнулась и нажала звонок.

      На веранде включился свет, и послышался мягкий женский голос:

– Кто там?

      Секунду все молчали пока Катя не саданула своим маленьким кулачком Саню в спину.

– Эй, хозяин, отворяй – пироги нам отдавай! – хрипло и слегка нервно выдал Саня, а мы дружно уставились на Надю.

      За дверью послышался скрип, и тот же голос, но теперь звучащий приглушенно: «Девочки, к нам шуликане пришли!», – на него отозвались тонкоголосые крики и частая возня, которую могут создать только дети.

      Дверь открылась, и кудрявая полноватая женщина лет шестидесяти, оглядела нас и сказала:

– Ух, хорошие! Проходите!

      Мы ввалились в дверь, пихая вперед нашего музыканта. Последней зашла хозяйка, заперев за собой дверь. Она протиснулась через нашу толпу и подозвала двух девочек лет пяти-шести, несмело выглядывающих из-за угла прихожей. Они подошли к женщине и с интересом уставились на нас.