– А там что? – кивком указал я на соседнюю дверь. – Комната отдыха для персонала?

– Там у нас кадавры. Ещё не принятые, так сказать. Недообработанные.

Он повёл меня внутрь, приоткрыл дверь, и я убедился, что в комнате нет никого. В смысле, никого живого.

«Значит, голоса. Опять начались эти глюки, а ведь вчера ничего не пил», – подумал я.

«Ты, конечно, извини, – пробормотал мой внутренний голос, – но если это глюки, то с какой радости они приключаются с тобой только в морге?»

Короче, работу я получил. Мне бы радоваться, но… Бредя домой, я размышлял, что со мной не так. В чудеса я не верил, хотя в детстве мне часто снились очень странные сны. Иногда, проснувшись, я не мог понять, по какую сторону реальности нахожусь. Лёжа в кровати в темноте, я воображал, что разговариваю с невидимыми деду сущностями. Иногда мы с ними даже препирались. Но я, честно, был уверен, что так делают все одинокие дети. Звериного языка я не понимал, во сне не ходил, огонь из пальца не выпускал и по стенам не бегал. И вот на тебе, со мной беседуют трупы.

Когда я уселся на лавочку возле дома покурить, ко мне тут же вразвалку подошёл жирный соседский кот. Просканировал презрительным взглядом, убедился, что у меня нет ничего съестного, и развернулся задом.

– Эй, блохастый, как поживаешь? – зачем-то заговорил я. – Не знаю, с чего начать беседу, но ты это… Ты поговори со мной. Как тебе кошка нашей дворничихи с первого этажа? Ну такая, беленькая, в фиалках всегда сидит, в окно смотрит. На тебя, между прочим.

Кот повернулся, насмешливо хрюкнул и поспешил прочь от странного меня.

Вечером мы с моим единственным близким другом Сусликом (вообще-то, он Вовка Суслопаров, но все звали его исключительно Сусликом) сидели на крыше его дома, потому что далеко отлучиться он не мог. Его отчим снова напился до белой горячки и гонял мать – тощую замученную женщину с вечно красными глазами.

У Суслика был ещё брат – «мелкий засранец, весь в отчима». Суслик утверждал, что не имеет с младшеньким ничего общего, но всегда самоотверженно защищал его от кулаков родного папаши. Вот и в этот раз Вовка после учёбы уже успел закинуть малого бабке, пока предки выясняли, кто куда тратит свои получки.

Короче, жизнь у Вовки была не сахар. Оттого он рано повзрослел и иногда ворчанием напоминал моего деда. Зато у Суслика был мотоцикл. Раньше, правда, он был у отчима, но так как тот постоянно пил, за руль почти не садился. И Вовка катал на «Яве» мамку на дачу, а иногда под шумок брал тарахтелку для своих нужд, например покатать девчонок. Правда, с девчонками ему пока не очень везло, так что чаще всего катал он меня. Дед всегда шутил по этому поводу, называя Суслика моим неутомимым другом Савранским. Он часто смотрел фильм «Покровские ворота», и я тоже что-то смутно помнил о человеке-призраке или «мотокентавре», который неразлучен со своим «железным конём».

Сейчас я за пивом объяснял Суслику разницу между анатомическим и судебно-медицинским моргом.

– Первый расположен при больницах. Туда попадают все тела из больницы и из других медучреждений, где нет своего морга, и иногда привозят трупы умерших от болезней вне больницы. Привозят тех, к которым нет вопросов у органов.

– А ваш, судебно-медицинский? – еле выговорил длинное определение приятель.

– Сюда везут всех криминальных, всех, кто умер при невыясненных обстоятельствах, короче, всех-всех-всех. Милиции нужно заключение эксперта, чтоб закрыть дело или открыть его.

– Фигас-се… А дальше?

– Для санитара разницы в работе вроде нет. Правда, в анатомичке чистенькие больные, чаще старички, а у нас, в судебке, все подряд. Бомжи, нарики с гниющими конечностями, разложившиеся подснежники, бывшие зэки. У многих туберкулёз, СПИД и ещё букет всего, – процитировал я Севу и добавил: – Так что работа грязная. Зато интересная.