Так и шли до школы – Серёга с отцом впереди, Ленка с Лёнчиком сзади переглядываются. А дождь идёт и идёт, тягомотный, унылый. Итак тошно, ещё и хмурь висит. У школьных ворот работяги-хлопкоробы сбились под навесом, нахохлись, наверняка, все как один надеются, что автобусов сегодня не будет и пойдут они домой отсыпаться.

Саня с отцом на «москвиче» прикатил. Правый глаз у него и впрямь заплыл синевой. Щёлочка, а не глаз, но сам спокойный, только ухмыляется. За него можно не волноваться, отец у Сани мухи не обидит, не то что кого-то из троих детей.

Папаши отбыли вместе, компания выдохнула и забилась в угол подальше от всех. Серый безмолвно изучал железобетонную плиту над головой, остальные чувствовали себя неловко: как всегда, больше всех ему досталось.

– Может, не поедем сегодня? Вот здорово было бы! – с юношеским задором сказала Ленка, от собственного тона чуть не стошнило.

– Ага, по домам, да спать завалиться. Сутки бы дрых и не шевелился, – подхватил с наигранной беспечностью Лёнчик.

– А у нас манты, мать вчера две мантышницы сделала. Если отпустят, пошли ко мне, – предложил Саня и поморщился, ладонью прижал пострадавшую сторону.

– Ты как стовосьмой, Санёк, – засмеялся Лёнчик.

Стовосьмой – выражение, рождённое в Узбекистане. Многие тогда понятия не имели, откуда оно пошло, но его значение знали с детства: ханыга, отёкший бухарик, сюда же подпадали размалёванные шлюхи-алкоголички, подзаборные. На самом деле была статья в уголовном кодексе Узбекской ССР, бродяжничество и тунеядство, оттуда меткий оборот речи и вырос.

– Сам-то? Фингал на пол лица, – парировал Саня и Серёге: – Да, ладно тебе. Первый раз, что ли?

Тот склонил голову на бок и обвёл взглядом всех троих, такая тоска стояла в глазах, что Ленка поёжилась.

– А я не хочу домой, – сказал бесстрастно. Неожиданно улыбнулся, расцвёл и ей: – Лен, как мы тебе?

– Стовосьмые, – не задумываясь, ответила она, глотая нежность к избитым пацанам.

Засмеялись и пошли домой. Отпустили.

Примерно через неделю Ленка с девчонками сидели на фартуках между грядками. Погода установилась хоть и пасмурная, но сухая и тёплая. Отдыхали, болтали, конечно же, о мальчишках.

– И ты что, ни с кем из них не целовалась? – спросила Галя, татарочка с соседней улицы.

– Нет, – ответила Ленка.

– Почему? – поинтересовалась Мира, маленькая симпатичная птичка, она проводила в армию своего парня и очень этим гордилась.

– Не знаю, – Ленка пожала плечами и почувствовала себя ущербной.

И, правда, почему? Ни один из пацанов никаких записок ей не писал типа «Давай дружить». Они итак дружили всю жизнь, куда больше? Никто, как и положено, не обнимал за шею, не притягивал за талию на вечернем променаде по махалле. Так и гуляли вчетвером, трепались, прикалывались да шаркали ногами.

Кстати, о походках и разговорах. Откуда взялась такая манера ходить – тоже загадка. Ни настоящего моря, ни океана, ни шаткой корабельной палубы на тысячу вёрст поблизости не сыскать. Однако передвигались вразвалочку как моряки, вальяжно покачивались с боку на бок и пришаркивали пяткой. А выходцев из Узбекистана и сейчас можно узнать по говору: чёткий, с акцентом на твёрдые согласные, но растянутый как эластичная резинка. Только слова-паразиты да ругательства выплёвываются резко, с оттяжечкой: «Чё ты, борзый? (Блатной, мудрый, дебил). Сленг тоже свой: ништяк, зыковско, шара-бара, бабай, братан, непременное «чёканье». Дурак (дура) сплошь и рядом, скорее обращение, чем оскорбление, и много чего ещё.

Невесёлые мысли усугубил досужий Лёнчик. С разбега плюхнулся на колени, пощекотал Галю за бок, та прелестно хихикнула и хлопнула его по руке. Он переключился на Миру, но она только презрительно скривилась. Ленка надулась – Мира почти мужнина жена, а с ней никто даже не заигрывает. Так обидно, хотелось треснуть Лёнчика чем-нибудь, но повода пока не подвернулось, поэтому недовольно спросила: