А если одна сестра скопирует манеру другой, то голос не различит никто на свете.

Я в третий раз вернулась к началу воспоминаний.

Был врач. Правда, черты лица ускользают из памяти… Вот он шепчется в углу с Алексом, вот в его руке появляется ручка, вот она бегает по бумаге… А дальше?!

Мрачный занавес дня слегка колыхнулся, и из-под его краешка выскользнула знакомая песня.

«Не спрашивай любовь, надолго ли она к тебе…»

Мелодия моего сотового.

Звонок. Значит, кто-то звонил! Во сколько, кто, зачем?..

Можно было бы проверить это в телефоне, но я хотела вспомнить сама.

Следуя за музыкой, напевая её раз за разом, прокручивая в голове снова и снова, я, как реставратор собственной памяти, восстанавливала пропавший эпизод.

И в тот момент, когда показалось, что глупее способа не придумать, картинка неожиданно открылась.

Я стою посреди комнаты, но не в квартире Алекса, где мы живём вместе уже полтора года, а здесь, в своём давно пустующем доме. Сотовый липнет к щеке, из динамика доносится возбуждённый голос, и моё лицо постепенно хмурится.

Потом я медленно откладываю телефон в сторону и смотрю, как за окном в холодных сумерках завивается в бешеном танце белый вихрь…

Больше ничего выудить из-за занавеса не удалось. Остальные события семнадцатого января выпали из памяти, как скользкая карта из колоды. Она легла рубашкой вверх, и что скрывалось на обратной её стороне, определить было совершенно невозможно.

Опустошённая, с гудящей головой, я упала на кровать.

Что же это такое? Мне необходимо опровергнуть дикое обвинение сестры, а я бьюсь в кровь с собственной памятью, чтобы вырвать из неё хоть какой-нибудь обрывок исчезнувшего дня…

Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я пошарила рукой по подносу, нащупала незнакомое средство – некий альбетокс – и судорожно швырнула в рот.

Мобильник царапнул ладонь еле заметной вмятиной. Кажется, раньше её здесь не было…

«Ты звонила всем – мне, Веронике, Иве, папе. И в пьяных рыданиях призналась, что убила его, этого Андрея Лавровского. Ударила топором по голове…»

Это невозможно… Этого не может быть! – быстро проплыло по извилинам мозга.

Телефон – тёмно-серый, прохладный, с незнакомой вмятиной – холодил ладонь. Если бы вот так и замереть с ним в руке – и не смотреть, и не знать…

Я понимала, что следующий миг разрубит жизнь на «до» и «после». А может, она и так уже разрублена… Топором.

Итак, семнадцатое января, ночь, исходящие вызовы.

22.05 – звонок Веронике. 00 минут 00 секунд.

Ника не взяла трубку. Узнаю малышку.

22.06 – звонок Иве. 2 минуты 36 секунд. Хм, похоже, я разоткровенничалась с младшей сестрицей!

22.09 – отцу. 15 секунд. Чёрт знает что.

22.10 – звонок Тони. 53 секунды. Это до какой же кондиции надо было напиться, чтобы ей позвонить…

Я почувствовала, как к вискам приливает кровь.

Тони не солгала.

Когда-то наша семья была очень дружной. Но те времена остались далеко-далеко в прошлом – в том прекрасном прошлом, когда мама была жива. Я помню её высокой, статной, светловолосой и постоянно красующейся перед зеркалом. Она умерла шестнадцать лет назад, двадцать седьмого апреля 2003 года. Я была совсем маленькой, но до конца жизни не смогу забыть страшные крики родителей, доносившиеся из отцовского кабинета. Мы, девочки, сгрудились за неплотно прикрытой дверью – помню, как прилипла к узкой щели рослая и хрупкая семнадцатилетняя Тони. С какими безумными глазами теребила золотистые косички восьмилетняя Ива. Как носилась и верещала крошечная Ника, путаясь у всех под ногами. И как чуть поодаль, держа за руку няню Раису Тимофеевну, безмолвно застыла я. Внезапно раздался жуткий грохот, а потом всё вдруг стихло и по-звериному завыл отец…