На тот же стих из Деяний апостолов ссылается в своём исследовании и прот. Александр Мень, допуская, что Марк вполне мог присутствовать на последней, Тайной, вечере в качестве тринадцатого ученика Иисуса>5. «Марк упоминает не только подробности, которые мог сообщить ему очевидец Петр, – добавляет историк, – но и, по-видимому, лично известные евангелисту. Например, лишь он один рассказывает о некоем юноше, оказавшемся свидетелем ареста Иисуса. По мнению большинства толкователей, это был сам Марк»>6.
Полностью разделяет мнение Меня и Мережковского французский историк Эрнест Ренан, признанный авторитет в области библеистики, представляющий критически-атеистическое направление. «По-видимому, ещё будучи ребёнком, – считает Ренан, – Марк кое-что видел из евангельских событий и, весьма возможно, был в Гефсимании. Он лично знал лиц, принимавших участие в драме последних дней жизни Иисуса… Рукопись, хотя и составленная после смерти Петра, в некотором смысле была произведением самого Петра; это был тот способ, которым Пётр имел обыкновение рассказывать жизнь Иисуса. Пётр еле-еле знал по-гречески, Марк служил ему переводчиком и сотни раз пересказывал эту чудесную историю»>7. «Из трех синоптиков это самый древний и самобытный, тот, к которому менее всего примкнуло поздних элементов. Мы напрасно стали бы искать у других евангелистов столь определенных вещественных подробностей, как у Марка. Он охотно передает некоторые слова Иисуса на сирийско-халдейском языке. У него множество мелких наблюдений, безусловно идущих от свидетеля-очевидца. Ничто не мешает предположить, что этот свидетель-очевидец, несомненно следовавший за Иисусом, любивший его и сохранивший в памяти его живой образ, был сам апостол Пётр, как утверждает Папий»>8.
Вывод, который делает Ренан, очевиден: «Евангелие Марка всё больше и больше представляется мне первообразным типом синоптического повествования и наиболее достоверным текстом»>9. «Евангелие Марка более биография, написанная с верой, чем легенда. Характер легенды, туманность обстоятельств, мягкость контуров поражают в Евангелиях Матфея и Луки. Здесь же, наоборот, всё взято с живого, чувствуется, что имеешь дело с воспоминаниями»>10.
Нельзя обойти вниманием и выводы немецкого философа и религиоведа XIX столетия Давида Штрауса. По мнению Штрауса, тщательнейшим образом изучившего как свидетельства отцов древнехристианской Церкви, так и труды своих современников, все четыре канонические Евангелия не могли быть созданы людьми, лично знавшими Иисуса или являвшимися очевидцами известных событий. «Внутренний характер и взаимоотношение евангелий, – утверждает автор, – свидетельствуют о том, что эти книги написаны в сравнительно позднюю эпоху и под различными углами зрения и повествуют о фактических событиях не объективно, а в том виде, как их представляли себе люди того времени»>11.
Не делает Штраус исключения и для Марка, которого считает «писателем позднейшей эпохи»>12. «Относительно Евангелия от Марка мы не знаем даже и того, имеет ли оно какую-либо связь с тем трудом Марка, о котором говорит Папий»>13. И если большинство исследователей сходится к мысли о том, что по времени создания второе Евангелие было самым ранним из всех канонических жизнеописаний Иисуса, наиболее достоверным и историческим, то Штраус придерживается иного мнения: «Можно уже и не говорить о том воззрении, согласно которому Евангелие от Марка следует будто бы считать «первичным» евангелием»