Наверное, и чувства возникают совсем другие, когда ты знаешь собственную историю, знаешь имена прапрабабушек и прапрадедушек, знаешь, как они жили и чем занимались. И эта древняя кровь течет в тебе, вызывая чувства гордости и волнение».

Помнила ли ее ветреная мать собственную бабушку? Ведь Дарья Андреевна умерла, когда матери было девять лет.

Солнце клонилось к закату, подкрадывались сумерки. Вера задумалась – оставаться ей здесь на ночь или нет. Немного поколебавшись, она решила все-таки заночевать на даче.

Кто не любит свободы и истины, может быть могущественным человеком, но никогда не будет великим.

Вольтер

Московская область – Москва. Наши дни

Вечером, попив чай, Вера села на веранде и зажгла свет. Села в плетеное кресло и принялась читать письмо.

(Москва. Начало 30-х годов XX века, письмо – убрать)

«…Возвращение Максима Горького в СССР было обставлено торжественно. С таким триумфом, что сразу стало ясно – кто является писателем номер один и какое место Горький займет в советской иерархии. Он стал фактически памятником уже при жизни. Его встречали тысячи людей, с ликованием, с восторгом.

Бедный, бедный Макс, понял ли он, что ловушка уже захлопнулась и он из нее не выберется?..

Хотя я тоже это поняла далеко не сразу.

Ему дали особняк Рябушинского, штат прислуги, создали все возможности для работы и творчества.

Да, Горький ценил удобства, но я могу сказать точно, что в отличие от графа Толстого комфорт не был для него главным в жизни. Из него делали гедониста, но таковым он не являлся. Он заботился о своем окружении, ему было важно, чтобы все его близкие и домочадцы были сыты, обуты, одеты, довольны. Ради них он создавал такую пышную обстановку. Самому ему мало что было нужно. Он мог творить в любых условиях. Более того – мне кажется, что роскошь его подспудно тяготила. Но это только мое наблюдение.

Моей дочери было уже два года, когда Максим Горький вернулся в СССР. Вскоре я пришла к нему по делам, связанным с переводами с итальянского на русский, и поразилась перемене, которая произошла с ним. Я видела, что Горький устал, смертельно устал, огонь, горевший в нем всегда, даже в самые трудные моменты, – погас. Он выглядел просто стариком, который доживает свою жизнь.

Увидев меня, он обрадовался.

– Даша! Привет! – Он поднял вверх правую руку, приветствуя меня. Рука двигалась тяжело.

– Как жизнь? Как работа? Все нормально?

– Алексей Максимович… – Я сглотнула, набираясь смелости сказать. – Я вышла замуж.

– Это хорошо, это правильно… – В нем не было даже тени укоризны или ревности. Или время и вправду съедает все?

Я молчала.

– Я действительно рад, – продолжил он. – Ты заслуживаешь счастья. Ты сейчас работаешь в газете?

– Уже нет. Изредка подрабатываю. В основном занимаюсь переводами. Я не сказала главного… Мой муж – советский гражданин. И я теперь гражданка Советского Союза.

При этих словах его щека как-то странно дернулась.

– У меня есть дочь. Ей уже два года. И она такая смешная.

– Как зовут?

– Люся.

– Люся, – медленно повторил Горький. – Красивое имя. И, наверное, она будет красивой, как и ее мама.

В горле встал ком.

– Какой же ты была красивой, Даша, когда я впервые тебя увидел. – Он говорил размеренным глухим голосом, но я видела и чувствовала, что он взволнован воспоминаниями. Тем прошлым, которое я пробуждала в нем. – Ты помнишь этот солнечный край? Капри… Молодость… Тогда я думал, что мир можно переделать, устроить по типу царствия Божья на земле и даже еще лучше. Когда на земле будет царствовать человек – хозяин труда, красивый, счастливый, свободный…