Стоял сентябрь, пора высоких приливов; болото, простиравшееся отсюда вплоть до острова, в тот день представляло лазурную гладь воды, усеянную верхушками просоленных пучков увядшей травы, казавшихся золотыми. Оставалось часа два до того времени, когда дамба становилась непроходимой в оба конца. Шел пятый час, все вокруг было неподвижно, солнце пряталось за парусиновым покровом облаков. Раньше дом скрывала аллея вязов, тянувшаяся вдоль дамбы и далее вплоть до главного входа, но они погибли от какой-то древесной болезни, остались лишь высокие стволы, очищенные от некогда раскидистых, смыкавшихся арками ветвей. Эти древесные остовы выглядели как завернутые в саваны покойники, склонившиеся друг к другу, или одинаковые безрукие роденовские статуи Бальзака. Дом имел неприветливый симметричный фасад со множеством ренессансных окон в стиле Палладио[6], казавшихся маловатыми – особенно окна третьего этажа, сплошным однообразным рядом протянувшиеся под крышей: это был этаж, предназначенный для слуг. Александра побывала в этом доме несколько лет назад, тогда она пыталась еще быть хорошей женой, добросовестно исполняющей свои обязанности, и сопровождала Оззи на благотворительный концерт, устроенный в здешнем бальном зале. В памяти мало что осталось: только анфилады комнат, скудно обставленных и пахнущих морской солью, плесенью и давно забытыми удовольствиями. Потемневший шифер разрушающейся крыши сливался с чернотой, сгущавшейся на севере, но тревожность атмосфере придавали не только тучи. Из левого дымохода поднималась тонкая белая струйка дыма – внутри кто-то был.

Тот человек с волосатыми руками.

Будущий любовник Александры.

А еще более вероятно – рабочий или сторож, которого он нанял. От долгого и пристального вглядывания в даль у Александры защипало глаза. Все внутри ее, так же как небо на севере, заволокло чернотой, и она почувствовала себя жалкой сторонней наблюдательницей. Острая женская тоска заполонила нынче все газеты и журналы; сексуальное равновесие было поколеблено, когда девочки из хороших семей помешались на чувственных рок-звездах, зеленых безусых гитаристах из ливерпульских или мемфисских трущоб, непостижимым образом обретших непристойное могущество. Какие-то темные светила обратили дочек, взращенных вдали от бед и тревог, в разнузданных молодых девиц с суицидальными наклонностями. Александра вспомнила свои помидоры: сок насилия под самодовольно гладкой кожицей. Она подумала о старшей дочери, часами просиживающей в своей комнате наедине со всеми этими «Манкиз» и «Битлз»… Бродить вот так, будто во сне, напрягая зрение, для Марси – одно, для ее матери – другое.

Александра зажмурилась, чтобы прогнать видение, потом вернулась в машину, где ее ждал Коул, и проехала с полмили по ровной черной дороге до берега.

Когда сезон заканчивался, собаку разрешалось спускать с поводка, если поблизости никого не было. Но тот день выдался теплым, и узкая полоска стоянки была забита старыми машинами и фургонами «фольксваген» с занавешенными окнами и психоделическими наклейками. Перед раздевалками и пляжной пиццерией множество молодых людей в купальниках лениво валялись на песке, врубив радиоприемники, словно лето и юность не собирались кончаться никогда. Из уважения к пляжным правилам Александра на полу под задним сиденьем положила длинный веревочный поводок. Коул задрожал от отвращения, когда она продела его через кольцо в украшенном металлическими заклепками ошейнике. Вмиг превратившись в сгусток мускулов и энергии, пес потащил Александру через вязкий песок. Она остановилась, чтобы скинуть свои бежевые сандалии на веревочной подошве, и собака стала давиться под натянутым ошейником; Александра оставила сандалии у кустика в конце пляжного променада. Шестифутовые сегменты этого дощатого настила разъехались во время последнего высокого прилива, который также оставил на песке у кромки моря кучу бутылок из-под дезинфицирующего средства «Хлорокс», трубочки из-под тампонов и пивные банки, которые болтались в воде так долго, что вода съела их этикетки. Лишенные их, банки выглядели устрашающе – слепые, как бомбы, которые террористы изготавливают и подкладывают в людных местах, чтобы подорвать существующую систему и якобы остановить войну.