Он вызывает у меня смех, он ругается, он сыплет проклятьями, и я ухожу, потому что, притворные или настоящие, конвульсии у несчастной возобновляются. Они завершаются движением руки, которую она протягивает, бросая на середину комнаты бутылку с водой, что стоит на ночном столике. Стюарт подбегает, хватает ее за руку, она трепещет, она вытягивает вторую, силится, стараясь освободиться, выворачивается постепенно, с закрытыми глазами, и конвульсии сотрясают ее до бедер и ступней, скидывая одеяло до такой степени, что я вижу вещи, которым, всю мою жизнь, я не мог сопротивляться. Подлец идет искать воду и оставляет меня там недвижимым зрителем этой женщины, которая остается неподвижной, как мертвая, в позе, соблазнительней которой нельзя себе представить. Я чувствую себя захваченным, и я не хочу этого. Я уверен, что это только игра, устроенная гордой дурой, чтобы заставить меня сделать то, что я хочу, и чтобы иметь удовольствие отречься от всего впоследствии. Рискуя лопнуть, я решаюсь расстроить их планы. Я беру одеяло и набрасываю на нее. Это был сильный ход. Я был приговорен терпеть муки от ослепительных красот, которые чудовище желало использовать лишь для того, чтобы меня унизить.

Возвращается Стюарт, держа в руке бутылку воды, он смачивает ей виски, он говорит с ней по-льежски и сует руки под одеяло, чтобы выпрямить ее; она делает вид, что ничего не чувствует. Четверть часа спустя я встряхиваюсь, напряжение рассеивается, я оставляю их и иду прогуляться по берегу Роны.

Я иду большими шагами, разозленный на себя самого, потому что мошенница меня положительно околдовала. Я нахожу, что наслаждение, грубое или нет, всем тем, что я видел, необходимо для восстановления моего сбитого с толку рассудка. Я вижу, что должен купить ее, не только своими заботами, но используя деньги, и еще, поддаваясь на все ее уловки. я был сердит на себя, что воздержался от того, чтобы надругаться над ней, даже если бы муж застал меня за делом. Я был бы удовлетворен и в полном праве ею пренебречь в дальнейшем, и дать ей это почувствовать. В моем замешательстве я видел, что есть еще время, и я решил сказать мужу, что дам ему двадцать пять луи после того, как он устроит мне новую беседу с ней, для того, чтобы закончить дело.

Я вернулся к себе с этой идеей и, не заходя узнать, как она себя чувствует, пошел обедать в одиночку. Ледюк сказал мне, что она также обедает в своей комнате, и что хозяин сказал, что она не будет больше спускаться к столу. Я это знал.

Пообедав, я отдал визит г-ну Дольчи, который представил меня своему отцу, очень любезному, но недостаточно богатому, чтобы отвечать желанию сына путешествовать. Этот мальчик был проворен, как обезьяна; он продемонстрировал мне свою большую ловкость в фокусах. Он был нежен, и, видя, что мне интересно узнать его успехи в любовных делах, рассказал мне несколько небольших историй, которые показали мне, что он находится в том счастливом возрасте, когда только отсутствие опыта приносит неудачу. Он не хотел женщины богатой, потому что она требовала бы от него того, что представлялось ему низким, – давать ласку без любви, и он тщетно вздыхал по одной юной, потому что она требовала уважения. Я сказал, что он, будучи смелым, должен заставить служить себе богатую и щедрую, и с большой учтивостью пренебречь уважением по отношению к молодой, которая, поругавшись сначала, всегда будет готова его простить. Он не был распутник, и склонялся к некоторому нонконформизму; он невинно забавлялся с друзьями своего возраста в саду близ Авиньона, где сестра садовника его развлекала, когда его друзей там не было.