– Я сам приду вам послужить, если вы согласитесь оказать мне эту честь. Я Дольчи, сын капитана гвардии вице-легата.
– Весьма чувствителен к чести, которую вы мне оказываете, я отложу свой уход до вашего прибытия.
– Вы увидите меня в семь часов.
Я остаюсь, пораженный благородной непринужденностью этого Адониса, которого можно принять за девушку. Я смеюсь над так называемой Астроди, которая столь же плоха как актриса, сколь и дурна собой, и которая во все время пьесы не отрывала своих вытаращенных глаз от моего хмурого лица. Когда она пела, она смотрела на меня с улыбкой, делая мне выразительные жесты, долженствующие показать ее благородство, которое, в свою очередь, должно было выразить сожаление о моем дурном вкусе. Актриса, которая, наоборот, не вызвала у меня отвращения ни своим голосом, ни своими глазами, была высокая и молодая горбунья, но горбунья, подобной которой я никогда не видел; потому что, хотя ее горбы, спереди и сзади, были огромные, рост ее был достаточно большой, так что, если бы не рахит, который сделал ее горбатой, ее рост, очевидно, был бы футов шести. Кроме того, я предполагал, что она должна быть умна, как все горбатые.
Эта девица в конце пьесы оказалась у дверей театра вместе с моей фавориткой Астроди. Она была там, чтобы благодарить, а также чтобы распределять билеты на свой собственный бенефис, который должен был состояться через три дня.
Получив комплимент от Астроди, я выслушал горбунью, которая сказала мне, растянув в улыбке рот от уха до уха и показывая по меньшей мере двадцать четыре великолепных зуба, что она надеется, что я окажу честь также и ее бенефису.
– Если только, – ответил я ей, – я не уеду послезавтра.
Астроди принялась смеяться и сказала мне, в присутствии дам, которые стояли там в ожидании своих экипажей, что я останусь, что она меня не отпустит.
– Дай ему шесть билетов, сказала она подруге.
Та их дала, и, постеснявшись отказаться, я дал ей два луи.
– Послезавтра, – сказала мне Астроди, – мы придем к вам ужинать, при условии, что вы будете один, потому что мы хотим напиться.
Вернувшись к себе, я нашел эту ситуацию в моем воображении столь комичной, что решил остаться.
Я был за столом один в моей комнате, когда шевалье и его жена зашли в свою, и я не услышал ни рыданий, ни перебранки, но был чрезвычайно удивлен, увидев перед собой при первом свете дня г-на Стюарта, который мне сказал, что, узнав, что я собираюсь посетить Воклюз один, в коляске для четверых, он решил просить меня позволить ему разделить со мной компанию, вместе с женой, которая очень любопытствует увидеть каскад. Я сказал, что он окажет мне честь, и он ушел, чтобы подготовиться. Ледюк, который зашел меня причесать, попросил у меня разрешения ехать на лошади, сказав, что он это предсказывал. Было очевидно, что м-м Стюарт станет моей, и приключение не было мне ин, ляске для четверыхь Воклюхидев передо мной при первом свете дня г-на Стюарта, который мне сказал, что, узнав, что я хочу рнеприятно, потому что она была вполне в моем вкусе. Пришел хозяин с чичероне, которого я отпустил, дав шесть франков. Явился Дольчи, прекрасный как ангел; дама была готова, вместе со своим месье, коляска стояла в ожидании, загруженная всем, что могло нам понадобиться, чтобы хорошо поесть и еще лучше выпить, и мы выехали, Мадам и Дольчи сзади и Стюарт и я – спереди.
Я был уверен, что в этой поездке молодая женщина развеется и ее грусть исчезнет, но – ничего подобного. На все мои обращения к ней я получал лишь очень короткие ответы, которые, не будучи крестьянкой, она бы не должна была счесть возможными. Бедный Дольчи, наделенный умом, был в отчаянии. Рассудив, он склонился к мысли, что он причина грусти в этой поездке, но я скоро вывел его из заблуждения, сказав, что когда он предложил мне свою компанию, я не знал, что буду иметь честь оказать услугу этой прекрасной даме, и что когда я узнал об этом в шесть часов утра, я обрадовался, решив, что счастливый случай дает ему столь очаровательную соседку. На этот рассказ дама никак не отреагировала. Молча, она лишь поглядывала по сторонам.