Он продолжает таллировать, и на третьей талье я оказываюсь в выигрыше на пятьдесят гиней, которые он мне платит английскими бумагами, когда я говорю, что достаточно. В этот момент объявляют, что ужин подан, и мы садимся за стол. Редегонда, которая очень хорошо научилась говорить по-французски, развлекала всю компанию. Она направлялась на службу к герцогу Брюнсвика второй музыкальной виртуозкой, ангажированной Николини, и приехала из Брюсселя. Она сожалела, что предприняла это путешествие в почтовых каретах, в которых ей было очень неудобно, до того, что она была уверена, что прибудет в Брюнсвик совершенно больной.

– Вот шевалье де Сейнгальт, – сказал ей генерал, который совсем один, и у которого превосходная коляска. Езжайте вместе с ним.

Редегонда улыбается. Ее мать спрашивает, сколько мест в моей коляске, и генерал отвечает за меня, что она на двоих. Мать говорит, что это невозможно, потому что она не отпустит свою дочь одну ни с кем. На этот ответ раздается всеобщий взрыв смеха, включая и Редегонду, которая, отсмеявшись, говорит, что ее мама все время боится, что ее кто-нибудь убьет.

Переходят к другим темам и очень весело остаются за столом до часу. Редегонда, не заставляя себя долго упрашивать, садится за клавесин и поет арию, которая доставляет удовольствие всей компании.

Когда я собрался уходить, генерал пригласил меня позавтракать, сказав, что почтовая карета уходит только в полдень, и что я обязан это сделать из вежливости по отношению к своей соотечественнице, и она присоединяется, упрекая меня некоторыми подробностями Флоренции и Турина, где мне не в чем было ее упрекнуть; но я, тем не менее, возвращаюсь домой спать, так как в этом нуждаюсь. Назавтра в девять часов я прощаюсь с доктором и всем его семейством и иду пешком к генералу, чтобы там позавтракать, оставив распоряжение, чтобы, как только лошади будут запряжены, коляска стояла готовая у его дверей, потому что я решительно хотел ехать сразу после завтрака. Полчаса спустя приходит Редегонда со своей матерью, и я удивлен, видя ее с братом, который служил мне во Флоренции в качестве местного слуги.

После завтрака, который получился очень веселым, моя коляска уже была там, готовая, я раскланялся с генералом и со всей компанией, которая вышла из залы, чтобы увидеть мой отъезд. Редегонда, спросив у меня, удобна ли моя коляска, поднимается в нее, и очень просто я туда поднимаюсь тоже, не имея заранее никакой мысли, но я немало удивлен, когда, едва поднявшись в коляску, вижу, как почтальон с места ударяется в резвую рысь. Я собираюсь крикнуть ему, чтобы остановился, но, видя, что Редегонда смеется во все горло, оставляю его скакать, намереваясь, однако, приказать ему остановиться, когда Редегонда, отсмеявшись, скажет, что достаточно. Но не тут то было. Мы проехали с полмили, когда она начала говорить.

– Я так засмеялась, – говорит она, – понимая, какую интерпретацию даст моя мать этой забавной истории, как бы упавшей с неба, потому что я подумала сесть в коляску лишь только на мгновенье; затем я смеялась над почтальоном, который, разумеется, не должен был меня умыкать по вашему приказу.

– Разумеется, нет.

– Моя мать, между тем, верит в обратное. Не правда ли, это забавно?

– Очень забавно; но мне нравится эта авантюра. Моя дорогая Редегонда, я отвезу вас в Брюнсвик, и вам будет здесь лучше, чем в почтовой карете.

– Ох! Это значило бы зайти в шалости слишком далеко. Мы остановимся на первой станции и подождем там карету.

– Как прикажете; но я! По правде, это не доставляет мне удовольствия.

– Как! У вас хватит духу оставить меня на станции одну?