Как пишет об этом историк Б.Д. Греков, «… церкви и монастыри с самoго начала XVII века очутились в тяжелом положении, и очень немногие из них могли без посторонней помощи найти себе путь к лучшему существованию». [26, c.322].

В своем исследовании Б.Д. Греков отмечает, что за возрождение обителей брались не только иноки, но и миряне. Чтобы стать строителем пришедшего в упадок монастыря, нужно было подать челобитье в Москву, где царь или Патриарх делали соответствующее распоряжение местной епархиальной власти». Б.Д. Греков выделяет два вида строительства или возрождения обителей: «Попытка строительства монастыря со стороны мирян начинается с желания обстроить монастырь, призвать в него братию и настоятеля, посадить крестьян и бобылей- одним словом, вдохнуть в него новую жизнь, но обыкновенно оканчиваются признанием невозможности выполнить всю тяжесть задачи и передачей своих прав более сильному монастырю или владыке Новгородскому. Это строительство нужно отличать от другого строительства- игуменства: мы знаем строителей двух типов: это или 1) строитель- лицо стоящее во главе монастыря, как церковнoго учреждения. Непременно лицо духовнoго чина- иеромонах, диакон, иеродиакон и т.п. 2) или строитель- владелец монастыря и монастырской вотчины, взявший на себя с разрешения власти обязательство на собственные средства «строить» монастырь, т.е. заботиться о его материальном и всяком другом благополучии». [27, c.322-323].

При этом, как отмечает Б.Д. Греков, «Строитель, кто бы он ни был, имеет право владения монастырем и его вотчиной по писцовым и переписным книгам, т.е. опираясь на те же оправдательные документы, что и всякий землевладелец в Московском государстве; имеет он, повидимому и право передачи своих прав другому лицу, но осуществляет это свое право всегда с помощью авторизации государства, хотя сделка иногда и предшествует дозволению». [28, c.324].

К вопросу упорядочения жизни обителей церковь и государство обратились вновь во второй половине XVII века. В 1667 году был собран Большой московский Собор. На соборе был принят ряд решений относительно обителей и монашествующих: «… Б) в монашество никого не постригать без правильного искуса, который должен продолжаться три года, а по нужде полтора. В) мужей, без согласия их жен, и жен, без согласия их мужей, не постригать. Г) В монастыри брать вклады от монахов и монахинь не подобает. Д) Не должны монахи и монахини переходить из монастыря, в котором постриглись, в другой монастырь и скитаться там и сям на соблазн миру: иначе их следует подвергать епитимиям по правилам. Ж) Настоятели должны смотреть накрепко, чтобы иноки не упивались, а русскаго вина совсем в монастыре не было. З) Повелеваем, чтобы отныне отнюдь не имели веры к этим лицемерам, которые живут среди городов и сёл по образу отшельников и затворников, и отпустив волосы, носят монашеские свитки, иныя же и железныя вериги, или ходят нагия и босыя, тщеславия ради, на прелесть людям простым и невеждам, да воспримут славу от народа, и да почитают их святыми: истинные подвижники трудились в пустынях и никому не показывали своих вериг и подвигов. …никто из лиц священнаго и монашескаго чина не должен вдаваться в мирские дела, держать лавки, корчемницы, постоялые дворы и иметь всякия другия промыслы: с виновными поступать по правилам». [29, Т. XII, с.790-791].

Важное значение монастыря в жизни русского общества признавалось многими русскими историками и литераторами. Велико было значение монастыря, а в особенности северного монастыря «… как просветительно-нравственного учреждения в окружающей его темной среде, подававшего обществу назидательный пример высокаго нравственнаго усовершенствования и упорной борьбы с человеческой природой путем аскетическаго подвига и, с другой стороны, как хозяйственной организации, земледельческой или промышленной, сыгравшей видную колонизаторскую роль в северномъ крае, нередко руководившей обществом в его борьбе с суровой внешней природой. … нельзя не признать за северно-русским монастырем значительного нравственного влияния на окружающее его общество. Обраставшая светлой легендой память о христианских иноческих подвигах ея пустынника-основателя, теплившаяся непрерывно в монастыре, подобно той неугасимой лампаде, которая мерцала надъ его гробом, и слава о таких же подвигах его преемников и подражателей среди братии озаряли темную окружающую среду с ея мелкими заботами и интересами, внося некоторый луч идеализма в грубую жизнь XVIIв. Самая красота монастырского богослужения и весь обиход жизни иноков, «приявших ангельский образ», действовали на воображение и чувства богомольца, на время отрывавшегося от своей будничной серой обстановки и попадавшаго в какой-то иной, как бы неземной мир, о котором он уносил потом яркое воспоминание, не потухавшее, быть может, до конца дней и не раз передававшееся близким. Монастырь был не только средством спасения для тех, кто отрекался от мира, но и местом для нравственного отдыха от ежедневной действительности для мимолетнаго гостя с котомкой за плечами, котораго он манилъ издалека именно этой возможностью хотя бы на время подняться над обычными житейскими буднями. Северный монастырь мог быть также и источником некотораго книжнаго просвещения. Среди братии были всегда грамотные люди; монастырь всегда владел книгами, притом не только богослужебными. В большихъ монастыряхъ библиотеки достигали обширныхъ размеров». [30, c.291].