В детстве у меня не было друзей. Знаю, немного странно, что я вот так легко говорю об этом. Но это правда. Буквально. Никаких друзей. Я не страдал, как сейчас говорят, аутизмом, но в детские годы мне часто ставили диагноз одиночки. Я много времени проводил в приемных поликлиник, где пахло лекарствами, стояли жесткие диваны и играла старомодная музыка. Отвечал на разные вопросы, сидел на смотровой кушетке, покрытой тонкой помятой простыней. А потом наблюдал, как доктор объяснял диагноз моей матери, а та кивала в знак согласия.

Мне диагностировали «явную отрешенность от социального взаимодействия» с кем-либо, кроме членов моей семьи. А также «ограниченный спектр проявления эмоций в межличностном общении». Проще говоря, я ненавидел людей поодиночке и всех вместе.

Дознаватель: Знаете, на какой-нибудь вечеринке я бы назвал вашу историю весьма душещипательной.

Отец Рейли: Не переживайте. Я придумывал себе на редкость богатый фантастический мир. Я мог сидеть на тропинке перед домом с журналами комиксов и представлять себе, что превращаюсь в супергероя, которым хотел быть. Или лежать на спине во дворе, считать звезды и мысленно улетать в космос. Мне это нравилось – быть одному.

Я никогда не переживал за себя, возможно, благодаря моему отцу. У него была непростая жизнь, и это во многом определяло атмосферу в нашей семье.

Дознаватель: Что вы имеете в виду?

Отец Рейли: Он родился с огромной челюстью и выдающимися надбровными дугами. Это произошло вследствие акромегалии – болезни, в результате которой передняя доля гипофиза производит избыток гормона роста. Своего рода гигантизм. Это проявлялось не только в необычном агрессивном выражении лица, но и в чрезвычайно высоком росте. Отцу невозможно было затеряться в толпе. В результате это вылилось в низкую самооценку, отравлявшую всю его жизнь. Многие годы я этого не понимал. В детстве он был для меня моим большим папой. Но, став старше, я осознал, что любая необходимость покинуть дом становилась для него стрессом. Даже простой поход в продуктовый магазин или на бейсбольный матч наполнял наш дом волнением задолго до и после означенного события. Он находил утешение, работая в гараже или играя на заднем дворе нашего дома, окруженного высоким забором.

Когда же речь заходила о религии, отец проявлял почти монашеское рвение. Вероятно, он надеялся, что молитва исцелит его от недугов, а возможно, предпочитал проводить дни в церкви или дома, чтобы как можно реже бывать на людях. Он откладывал деньги, чтобы совершить паломничество в монастырь во Франции. Отец был уверен, что там он вылечится. Он брал меня с собой, когда ездил по окрестностям и собирал металлолом и всякий хлам. Даже в сильную жару мы разбирали коробки и мешки с мусором. Грязь покрывала наши руки, мы кашляли от запаха гниения.

Мы брали все, что могли найти, и каждую субботу устраивали гаражную распродажу. Соседи, в конце концов, стали нас презирать, но проявляли к нам доброту – или просто жалели отца – и не заявляли на нас в полицию. Отцу потребовалось очень много времени, чтобы собрать деньги на паломничество. И все равно ему пришлось продать свой грузовик.

Итак, теплым июньским днем мы все сели в самолет, который доставил нас во Францию. Если точнее, то в Рокамадур – город на юго-западе страны, где находилась часовня святой Девы Марии. Часовня Богоматери Рокамадура.

Церковь и часовня находились высоко на скале. Базилика была возведена прямо над обрывом, возвышаясь над рекой Альзу – притоком реки Дордонь. Мы остановились в хостеле в деревне Л’Оспитале неподалеку от Рокамадура. На следующее утро с восходом солнца мы отправились в путь по главной улице деревни, а оттуда вышли к площади Каретта. Отец остановился у лестницы, ведущей в часовню.