В трудах по истории Церкви при рассмотрении церковного правосудия XV–XVII вв., как правило, выделялись три церковные судебные инстанции, существовавшие в системе Русской православной церкви: первая – десятинная, или уездная, в лице архимандритов, «десятинников-закащиков», духовных дел управителей и духовных правлений, вторая – епархиальная в лице епископов, при которых со времен Стоглавого собора действовали суды, состоявшие из архимандритов, игуменов и суда из архиерейских бояр, в XVII в. преобразованы в приказы; третья инстанция – в лице митрополита, позднее – патриарха с Собором или без Собора епископов[149].

Источники канонического и церковного права, принятые непосредственно в Московском государстве, относятся уже ко времени автокефального состояния русской Церкви, установившегося в период великого княжения Василия III (1505–1533). Началом автокефалии считается избрание Рязанского епископа Ионы митрополитом всея Руси Собором русских епископов, без благословения константинопольского патриархата.

Важным нормативным актом XVI в., во многом определявшим всю систему церковного правосудия, были решения церковного Собора, названного Стоглавым (1551) по числу глав, на которые был разбит принятый этим Собором документ, представлявший собрание норм канонического права, которыми должна была руководствоваться в своей деятельности вся церковная организация, в том числе и суды, входившее в ее систему. В подготовке и принятии решений Стоглава активное участие принимали царь Иван IV и митрополит всея Руси Макарий (1542–1563).

Н. С. Суворов предполагает, что зачитанные Иваном IV на Соборе вопросы и составленные на них ответы были подготовлены в Избранной раде близким окружением царя, в состав которого входили: митрополит Макарий, священник Благовещенского собора Московского Кремля Сильвестр, постельничий и член Избранной рады Алексей Адашев и игумен Троице-Сергиева монастыря, старец-нестяжатель Артемий[150]. Соглашаясь с мнением Н. С. Суворова, А. В. Карташев отметил роль Артемия, который «даже письменно изложил царю свое личное мнение о нестяжательном иноческом жительстве», в связи с чем «партия «нестяжателей» в союзе с Иваном Васильевичем наложила отпечаток на некоторую часть соборных деяний. Соборные рассуждения велись по программе, предложенной царем, но составленной далеко не им только одним»[151]. А. В. Карташев высказал предположение, что рассмотрение всех вопросов и составление на них ответов в достаточно короткие сроки (заседание было открыто 23 февраля 1551 г., а окончено в первых числах мая этого же года) может быть объяснено «тем, что программа Соборных рассуждений, как в своей вопросной, так и ответной части, была уже в значительной мере заранее подготовлена и разработана»[152].

О составлении вопросов для Стоглавого собора несколькими приближенными к царю лицами и в большой степени митрополитом Макарием писал и Д. И. Стефанович[153]. В. Н. Бочкарев, на наш взгляд, справедливо считал, что на общую идейную канву всей полемики, имевшей место на заседаниях Стоглава, и в частности на освещении вопросов о статусе монастырей и деятельности духовенства, было оказано влияние как иосифлянами (в лице Макария), так и нестяжателями (в лице Сильвестра[154] и Артемия)[155]. Некоторые дореволюционные исследователи, рассматривая влияние нестяжательских взглядов на формирование вопросов и принятых на них ответов, утвержденных Собором, называют еще и Максима Грека. Вопрос о влиянии Максима Грека, в том числе посланий афонского мыслителя, адресованных царю, до настоящего времени носит спорный характер, учитывая, что в 1525 г. Максим Грек был осужден Соборным судом и отбывал заключение в «келье-молчальне» в Волоколамском монастыре, затем в 1531 г. повторно осужден Соборным судом. В дореволюционной литературе исследователи творчества Максима Грека настаивали на влиянии личности афонского мудреца на носителя верховной власти и воздействии его сочинений на формулировку вопросов, предложенных Стоглавому собору, а также характер ответов на них. «Несомненно, – писал И. В. Беляев, – влияние на Стоглав сочинений преподобного Максима Грека. Всякий, кто прочтет сочинения этого замечательного писателя и после него Стоглав, не может не заметить влияния не только мыслей, но даже иногда как будто выражений Максима на мысли и выражения царя Иоанна в его вопросах Собору… Сколько, например, сходства, но сколько и различия, если сравнить только написанное о духовенстве, в особенности о монашествующих, у преподобного Максима и в Стоглаве»