– А в общем-то пока не видно, ни войны, ни миру! – заключил беседу Фёдор.

Не имея опыта в руководстве большим хозяйством, Карпов управлял колхозом и руководил колхозниками довольно-таки своеобразно. Имея низшее образование, прошёл два класса, третий – коридор! Вначале Иван Иванович немножко было спасовал, испугался такой обузы, как колхоз, но, чувствуя поддержку со стороны колхозников, которые в беседах меж собой отзывались о нём с похвалой.

– Что и говорить, он увёртливый мужик, артикульный, он бригадирствовал не плохо, и тут справится, – торочили бабы.

– Ловкий, проворный и изворотливый! – поддакивал и Василий Савельев.

Но, как раньше при старом руководстве среди честных колхозников не исчезли причиндалы и прихлебатели: то просят у Карпова отпуск на недельку, то просят выписать со склада незаработанного ими хлеба, то просят ещё чего-нибудь, только бы получить чего со склада. Карпов, от природы не любивший дармоедов, с ними разговаривал резонно и категорично:

– Вы меня вынуждаете задаться таким вопросом: здраво рассуждать в такой сложной, сложившейся для меня обстановке, ведь руководить колхозом, это вам не в жмурки играть, а вы просите у меня того, что вам совсем не положено!

Но некоторые настойчивые просители, нагло требовали, и даже грозили. Если угрозы в свой адрес Карпов слышал через людей, то он говаривал:

– Разве только найдётся какой-нибудь подхалим, с признаками идиотизма, чтоб без всякой причины угрожать мне.

А если же угроза слышалась Карповым своими ушами, то он такому нахалу фигурально выражался, говорил прямо в глаза:

– Тогда придётся мне тебя взять на мушку! – искусно щёлкая в воздухе пальцами, сложенными «троицей» и нервно мигая единственным глазом и скороговоркой приговаривая: «На то и щука в море, чтоб карась не дремал!»

А те, кто в приливе слепой ярости наговаривал председателю лишнего, и обидного, тут же, спохватившись, раскаивался перед ним, извинялся и просил прощения, не принимать дерзкие слова в расчёт. В таких случаях деликатно Карпов отвечал:

– В связи с этим, я думаю, что при всём твоём светлом и прозорливом уме, ты и мои слова насчёт взятия тебя «на мушку» не примешь всерьёз, а отнесёшь за счёт шутки!

Если же кто с ним вступал в спор, он таких обычно грубо обрывал и урезонивал словами:

– Сразу видно, что ты оспариваешь не истину, а споришь просто ради своего широкого рта!

Быв в поле и наблюдая за колхозниками, кто как работает и, заметив неповоротливого за работой вполне здорового и молодого мужика, Карпов подходил к нему и всенародно его отчитывал:

– Что у тебя тело-то в шарнирах-то плохо чуется, словно тебе не под 30, а 60 годов, а ты будь поразворотливее, поразвитее, разламывайся на работе-то, а для этого по утрам под радио гимнастикой занимайся. А то поворачиваешься, как брюхатая баба!

Такое словесное назидание сильнее кнута действовало на попавшего под председательскую исповедь колхозника. Как бы то ни было, а обуза по руководству колхозом отразилась на Карпове и телесно, и нравственно. По бокам, свисающегося на лоб чуба, появились высокие взлизины под щеками, на коже появились косо ниспадающие складки.

В моральном отношении у колхозного бригадира Смирного в жизни произошла тоже перемена. Он перешёл на жительство к Анисье в дом.

– Ты что надолго к ней вселился, или так только время наводишь? – спросил по-дружески его Василий Савельев.

– На всё время, ведь у неё мой ребёнок растёт. Так что мне есть смысл жить около него! – с твёрдостью ответил Николай Фёдорович.

Анисья, наживя ребёнка, вся иззаботилась и похудела, ребёнок так её всю иссосал, что вместо прежних полных и пышных грудей у неё на коже свисали две тощие сумки. Как в соревновании, в селе родила ещё одна безмужняя женщина Наташка Статникова из Балахны, куда она обычно каждое лето отправлялась на торфодобычу, в этот раз она возвратилась домой с ребёночком. По этому поводу её отец Емельян с замысловатой речью обратился к своей жене: