Свободные днём места на вокзале в ночное время были часто заняты. А если и удавалось их найти, то спать приходилось недолго. По ночам меня выгоняли со своих мест такие же бездомные, как и я, милиция бесконечно проверяла документы. Но сон набирал силы, и я, несмотря ни на что, в невероятных позах засыпал на вокзальных скамейках.

Приноровиться спать в таких условиях ещё не проблема. Сложнее всего было бороться с голодом, который стал моим постоянным спутником. Чтобы забыть про него, пил много воды, и тогда на какое-то время чувство голода пропадало, но довольно скоро возвращалось с новой силой.

Побираться было стыдно, и я шёл разгружать вагоны. Работать грузчиком было тяжело, особенно если выгружать приходилось цемент, который постоянно сыпался за воротник, летел в уши и глаза, и после него было тяжело отмыться. Зато это была самая высокооплачиваемая работа.

Мужики здесь постоянно матерились, а когда после работы делили деньги, часто ругались и дрались. Однажды я, чтобы не ударить лицом в грязь, попытался плеваться, как они. Но у меня, как у них, не получалось, и тогда один из грузчиков ехидно сказал: «Ты даже плеваться не умеешь!» Его слова меня сильно обидели, и я всё больше пытался подражать им, но со временем понял, что школа мне эта не нужна, и продолжил вести себя как обычно.

Однажды они выкрали у меня паспорт и последние заработанные деньги. Но когда я попытался обвинить их в этом, они чуть было меня не избили и заявили, что надо отвечать за свои слова. Как отвечать за свои слова, я не знал, но в одном был уверен: паспорт и деньги украли они.

Так я стал настоящим бомжем, и когда об этом думал, то меня одолевал страх за будущее.

Теперь даже при желании устроиться на работу сделать этого я не мог: меня просто не брали. А на восстановление паспорта требовались деньги и время.

От грузчиков я теперь держался на расстоянии, а их ряды постоянно пополняли какие-то неприятные типы, вечно пьяные и неопрятного вида, которые матерились почти через каждое слово. Особенно мне не нравился их бригадир – рыжий и громадного роста с наколками на волосатых руках.

Его мужики побаивались больше всего. Как я понял из их разговоров, он долго сидел в тюрьме и был у них в авторитете. И вот однажды, когда его понесло, он долго и смачно меня материл. Я, не вытерпев, сказал ему культурно и вежливо: «Не материте меня, пожалуйста». В один миг глаза его округлились, как будто он услышал от меня то, что никогда не слышал. «Да я не то что материться, я тебя раздавлю и на ровном месте закопаю», – говорил он, через слово вставляя мат, и я не на шутку перепугался.

Но перепугался я ещё больше после того, когда он почему-то полностью изменил ко мне отношение, стал называть только на «вы» и больше никогда не повышал на меня голос. Наоборот, учил, как жить и справляться с тяжёлыми мешками. «Ты не дрейфь, пацан, – говорил он. – Главное – надо как младенцу в жизни сделать первые правильные шаги, так и здесь, чтобы мешок не завалил тебя в сторону. А потом пойдёт всё как по маслу».

Я так и делал, но всё равно с моим маленьким ростом огромные мешки с цементом казались неподъемными великанами. Под вечер спина разламывалась на куски, и на следующий день я с трудом шёл на работу. Платили нам немного. Но я радовался даже тем деньгам.

После этого я гордо заходил в первую попавшуюся столовую, брал салат, первое, второе блюда и компот с булочкой. Живот мой наполнялся, и я радовался, поскольку на некоторое время забывал о еде и ко мне приходили хорошие мысли и настроение.

Когда моя жизнь теряла всякий смысл, в поисках счастья я брёл по селениям и весям. Брёл туда, куда тянула душа. Однажды я очутился на берегу красивой речушки во Владимире, где стояла небольшая церквушка Покрова-на-Нерли.