И в этом отрывке явно сквозит упрек Фотия соотечественникам за бесчеловечность в отношении руссов. К сожалению, он говорит намеками, ибо говорит о фактах, в то время всем известных. Он указывает на неблагородство поведения греков: сами они, даже знатного происхождения, получали свободу из плена просто по человеколюбию, а когда молотильщики хлеба (очевидно, руссы) оказались несостоятельными должниками, – греки превратили их в рабов.

Во втором отделе мы находим: «Да теперь я не вижу и пользы от слез. Ибо, когда перед нашими глазами мечи врагов обагряются кровью единоплеменников наших, и когда мы, видя это, вместо помощи им, бездействуем, потому что не знаем, что и делать»… Отсюда следует, что Царьград был в полной растерянности и не оказал населению пригородов никакой помощи.

Далее имеется замечательный, но совершенно непонятный нам из-за незнания событий отрывок: «Почему ты (подразумевается вообще грек) острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное сродство плевал, и вспомогательные союзы расторгал, как бешеный, как озорник и бесчеловечный человек?»

В этом отрывке ясно, что речь идет о чем-то общегосударственном, и недаром П. Успенский толкует место об остром копье друзей, как указание на недоучитывание силы руссов, бывших дотоле друзьями Византии.

Вполне возможно, что и выражение «вспомогательные союзы» также относится к руссам, договор с которыми греки расторгли. К сожалению, выражение «естественное сродство» остается темным, и возможно, из-за несовершенства перевода Успенского.

В третьем отделе беседы нет ничего для нас интересного.

В четвертом мы находим: «Горько мне от того, что я дожил до таких несчастий; от того, что мы сделались поношением соседей наших, подражнением и поруганием окружающих нас; от того, что поход этих варваров схитрен был так, что и молва не успела оповестить нас, дабы мог кто-либо подумать о безопасности, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и отделяли нас от них столькие страны и народоначальства, судоходные реки и пристанищные моря. Горько мне от того, что я вижу народ жестокий и борзый, смело окружающий наш город и расхищающий предместья его. Он разоряет и губит все: нивы, жилища, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечем, никого не милуя, ничего не щадя. Погибель всеобща. Он, как саранча на ниве и как ржавчина на винограде, или страшнее, как жгучий зной, тифон, наводнение, или не знаю, что и сказать, явился в стране нашей и сгубил жителей ее».

Из этого отрывка исчерпывающе ясно, что нападение руссов было не грабежом, а в первую очередь колоссальным погромом. (И не насмешка ли судьбы, что руссы появились на сцене истории прежде всего как погромщики, недаром русское слово «погром» вошло, кажется, во все европейские языки.)

В бешенстве, в неудержимой жажде мести руссы били, жгли и уничтожали все живое и представляющее ценность (подробности ниже).

(Кстати, какой урок морали и солидарности дает нам прошлое – тогда за гибель всего нескольких соплеменников поднимался весь народ, образуя могучий кулак, борющийся за справедливость, – ныне целые нации отдаются на поругание только ради трусливого сбережения относительно спокойного «сегодня».)

Отметим также факт, интересный для истории виноградарства: уже тысячу лет назад «ржавчина» – болезнь винограда – была бичом этой культуры: бедствие от набега руссов сравнивается с результатом действия ржавчины.

В пятом отделе Фотий, между прочим, говорит: «Где теперь царь христолюбивый? Где военные станы? Где оружия, машины, военные советы и приготовления? Не других ли варваров нашествие передвинуло и привлекло все это? Государь давно трудится за границею, и с ним бедствует воинство его: а нас губит явное истребление и убийство, одних уже постигшее, а других постигающее.