Как только претор, председательствовавший в собрании в отсутствие обоих Декциев – императоров и действующих консулов, – огласил полученные распоряжения, не потребовалось даже обсуждения: единодушное мнение сразу склонилось в пользу Валериана. Со всех сторон раздавались возгласы: «Жизнь Валериана – это непрерывная цензура; ему, лучшему из всех, подобает судить всех. Валериан с детства был достойным цензором по чистоте своего поведения: мудрый, скромный, исполненный достоинства сенатор, друг добрых, враг тиранов, борец с пороками. Его мы хотим видеть цензором; ему мы хотим подражать. Более знаменитый своими заслугами, чем знатностью рода, он являет в себе чистоту нравов и высоту познаний. Это единственный в своем роде пример: он воскрешает в своей особе древнюю добродетель». Эти неоднократно повторяемые возгласы завершились объявлением всеобщего согласия. «Мы все того же мнения!» – воскликнули собравшиеся. Так был составлен сенатский декрет.

Валерьен в то время находился в армии. Как только Дек получил сенатское постановление, он немедленно вызвал его и в присутствии собранных первых лиц своего двора объявил ему о его избрании, одновременно подробно изложив всю полноту полномочий его должности:

– Валерьен, – сказал он, – вы имеете все основания радоваться тому, что удостоены такой чести по решению сената, или, вернее, того, что заслужили его полное уважение, привязанность и единодушное признание. Примите власть цензора, которую только вы способны достойно исполнять и которую Римская республика возлагает на вас в отношении всех своих членов, дабы вы судили об их поведении. Вы будете решать, кто достоин сохранить или приобрести звание сенатора; вы вернёте сословию всадников его прежний блеск; вы будете ведать государственными доходами и заключать договоры о них; военные подчинены вашему надзору; вы будете судить самих судей, чиновников нашего дворца, тех, кто занимает высшие должности в государстве. Одним словом, за исключением городского префекта, действующих консулов, царя жертвоприношений и первой весталки (при условии, что она сохраняет свою честь незапятнанной), все сословия и частные лица подлежат вашему осуждению. И даже те, кто освобождён от него, сочтут своим долгом угождать вам.

Валерьен, далёкий от ослепления столь блистательной честью, предложенной ему столь лестным образом, почувствовал лишь её бремя и стал отказываться от принятия.

– Великий и почтенный император, – сказал он, – не принуждайте меня взять на себя ношу, подобающую лишь вашему августейшему положению. Цензура – это императорская функция, которую частное лицо не может исполнять. Лично я особенно чувствую, что мне недостаёт и сил, и уверенности. Я даже не знаю, не противоречат ли этому обстоятельства: в том состоянии, в котором я вижу человеческий род, я не считаю его способным к исправлению.

Здесь наш автор оставляет нас, не сообщая [1], были ли приняты отговорки Валерьена или Дек принудил его принять цензуру. Ясно из последующих событий лишь то, что если даже Валерьен и стал цензором, он вряд ли мог широко применять свою власть. Дек погиб вскоре после этого, а строгая цензура была бы совершенно неуместна при Галле, который предавался изнеженности и бездействию.

Таким был Валерьен, когда он был возведён на престол. Сенат, народ, провинции с готовностью одобрили выбор солдат, и если бы каждому была дана свобода назвать императора, не нашлось бы никого, кто бы не отдал за него свой голос. Однако столь единодушно признанные достоинства оказались недостаточными для его высокого положения. Валерьен, блиставший на низших должностях, не смог удержаться на вершине власти, и к нему в полной мере можно применить слова Тацита [2] о Гальбе: он казался выше частного звания, пока оставался частным лицом, и все единогласно сочли бы его достойным императорской власти, если бы он никогда не был императором.