Артаксий, сын низложенного и убитого Антонием Артабаза, царствовал тогда в Армении. Будучи врагом римлян, он держался лишь силой парфянского царя. Когда же эта опора исчезла вследствие примирения Фраата с Августом, против него поднялись смуты и мятежи, и многие вельможи его царства просили в цари его брата Тиграна, находившегося тогда в Риме, куда он был доставлен из Александрии, где был пленником после смерти Антония. Августу было бы легко воспользоваться этими раздорами, чтобы завладеть Арменией. Но он не знал жажды завоеваний и хотел лишь дать армянам царя, дружественного Риму. Однако, поскольку для успеха, казалось, потребуется применить военную силу, Тиберию было поручено это дело. Но события приняли иной оборот, и война не понадобилась. Артаксий был убит своими близкими, и Тиберию оставалось лишь возвести Тиграна на опустевший престол. Армянский князь, однако, недолго пользовался этим даром судьбы.

Хотя возведение Тиграна на армянский престол и не было военным подвигом, тем не менее этим воспользовались, чтобы от имени Тиберия назначить торжественные благодарственные молебствия богам. Эта первая военная честь воодушевила молодого пасынка Августа, уже питавшего высокие надежды благодаря мнимому чуду, о котором с особым тщанием повествуют Светоний и Дион. Они рассказывают, что когда он проходил через равнины Филипп, огонь сам собой возгорелся на алтаре, некогда посвященном там победоносными легионами. Но гораздо более верным предзнаменованием было честолюбие его матери и влияние, которое она имела на Августа. Тогда она добилась для сына командования в Сирии и всех восточных провинциях, которые Август оставил под его началом, возвращаясь на Самос.

Но в том же году надеждам Ливии и Тиберия был нанесен удар рождением сына у Агриппы и Юлии, названного Гаем. Это рождение было отпраздновано всенародным ликованием и установлением ежегодного празднества. Август провел на Самосе вторую зиму и, чтобы жители острова почувствовали его пребывание среди них, даровал им свободу и право жить по своим законам. Там он принял знаменитое посольство от индийских царей Пандиона и Пора. Весь мир воздавал хвалу его величию. Даже самые дикие народы – скифы и сарматы – искали его дружбы. Но ничто не могло сравниться в этом роде с посольством индийцев, о котором я говорю. Оно прибыло, чтобы заключить договор о союзе, уже намеченный другими послами, которые несколькими годами ранее явились к Августу в Таррагону в Испании. Те, кто пришел на Самос, из-за смерти многих своих спутников, которых, по их словам, скосило четырехлетнее путешествие, сократились до трех человек. Они поднесли Августу письмо, написанное Пором по-гречески, в котором он, следуя напыщенному стилю восточных государей, хвастался, что повелевает шестьюстами царями, и тем не менее выражал бесконечное уважение к дружбе Августа, обещая ему свободный проход через свои земли и помощь во всем законном и разумном.

Они привезли дары, которые велели нести или нести на аудиенции у императора восьми рабам, обнаженным выше пояса и умащенным благовониями.

Эти дары состояли из жемчуга, драгоценных камней, слонов, а также различных диковинок, способных вызвать восхищение: человек без рук, который натягивал лук ногами, пускал стрелу, подносил ко рту трубу и играл на ней, выполняя почти все действия, которые мы делаем руками; тигры – животные, которых римляне, а по мнению Диона, и греки, никогда не видели; огромные гадюки; змея длиной в десять локтей; речная черепаха длиной в три локтя и куропатка крупнее грифа.

С индийскими послами прибыл и философ той же страны, который повторил перед Августом тот же спектакль безумной и неистовой тщеславности, что когда-то Калан явил Александру. Он отправился с императором в Афины и там, добившись посвящения в мистерии Цересы, хотя срок для этого обряда уже миновал, объявил, что, наслаждаясь до сих пор неизменным благополучием, не желает подвергаться непостоянству человеческих дел и капризам судьбы, а потому намерен предупредить их добровольной смертью. Он велел соорудить костер, на который взошел обнаженным, умастив себя маслом, и с прыжком, сопровождаемым смехом – без сомнения, натянутым, – сгорел в пламени, унося с собой удовлетворение от того, что купил ценой своей жизни восхищение толпы и презрение разумных людей. На его могиле поместили эпитафию следующего содержания: