На следующий день я отменил все дела и поспешил в Иерусалим, где нашел маму очень ослабшей; ее лихорадило. Я позвонил врачу, купил лекарства и решил, несмотря на ее возражения, остаться на всю ночь у нее дома, воспользовавшись случаем, поколебать ее сопротивление идее переезда, о которой ты знаешь; воспользоваться, так сказать, ее слабостью – ради нее самой. И на самом деле – и упреками, и просьбами к следующему утру мне удалось склонить ее к тому, чтобы она попробовала пожить неподалеку от моего дома в Тель-Авиве хоть пару месяцев.

Уверен, что ты ни на секунду не поверишь, что из этого может выйти хоть что-либо путное, как уверен и в том, что все, что я предлагаю или делаю, – не что иное, как тщетные попытки. Но я хочу держаться за них, ибо знаю, что жизнь избирает путь непредсказуемый, превращающий воображаемое в реальность. И что вовсе не бессмысленно мое убеждение, что тщательно организованная помощь, проверенные лекарства и надлежащий уход помогут ей, в конце концов, осознать, что этот вариант предпочтительнее одинокой жизни в иерусалимской квартире в окружении чужих людей, когда малейший приступ болезни или несчастный случай может оказаться для нее фатальным, равно как и для меня, делая меня ответственным за все происходящее.

А потому, с моральной точки зрения (прости меня за мелодраматичность), ты обязана не только поддержать и ободрить меня издалека, но должна быть еще и партнером и помощником не только на словах, но и на деле.

Быть образцом.

Наш папа ушел из жизни, а ты выбрала для себя необычный музыкальный инструмент, который вынудил тебя оказаться вдали от дома. Это – твое право. Но, поступая так, ты оставила меня наедине с мамой. Может быть, я покажусь тебе человеком старомодным, этаким одиноким воителем, но эта ноша – не по мне.

Для хорошо организованного проживания мамы я нашел место неподалеку от нас. Это небольшая квартира на первом этаже, или, как это называют профессионалы, цокольном, из которой имеется выход в сад. Владельцы квартиры согласились на временное ее проживание в течение трех пробных месяцев при условии повышенной оплаты, зато отказавшись от задатка и не требуя письменных обязательств на будущее.

Я отвез ее туда, она тщательно ознакомилась со всеми удобствами и была, судя по хорошему ее настроению, вполне удовлетворена, все, что хозяева могли предложить ей, ее, похоже, вполне устраивало. Особенно ей понравился садик. И еще одно – поскольку она прихватила с собой измерительную ленту, она выяснила, что в одну из комнат она сможет поставить свою электрифицированную кровать. Осмотр потенциального жилища закончился тем, что она заинтересовалась личностью предыдущего квартиранта настолько, что попросила описать последние дни его жизни. Затем внезапно с гордостью стала говорить о тихой кончине нашего папы. Слова ее были столь проникновенны, что на какое-то время я не мог пошевелиться, а потом почувствовал, что лицо мое мокро от слез.

Поверь, я так и не понял, что она чувствовала в самой глубине своего сердца. Но ты, которая знает ее так, как не знает никто, только ты можешь это понять. Я – не могу.

В любом случае мама обещала обдумать возможность участия в подобном эксперименте – настрой у нее при этом был обнадеживающе позитивным. Более того – она, в принципе, согласна, но при одном условии. И условие это, дорогая моя сестричка, обращено было к тебе; более того, к твоему сознанию. Заметь, выдвинуто это условие было именно мамой.

Ибо только после папиной смерти, а может быть, и как результат ее, она пришла в правильному (по ее мнению) решению, в которое именно я должен быть посвящен (не исключено, что все это оговаривалось в прошлом – включая и само решение): информировать меня, что иерусалимская квартира, в которой все мы прожили столько лет, никогда нам не принадлежала. Что мы ее снимали, внося арендную плату, регулируемую стародавней арендной системой. Другими словами, много лет тому назад, когда они решили переехать из района Керем Авраам