Выйти из состава империи оказалось для лифляндцев делом нелегким. Поскольку империя вряд ли добровольно согласилась бы на такое перед покорением лифляндцев, то после этого они решили сделать упор на то, что сделать такой шаг их вынудили внешние обстоятельства. Поэтому в тексте договора, о котором будет сказано отдельно, польский король предусмотрительно позаботился о том, чтобы данное действие не выглядело ни как изгнание из империи, ни как унижение чьего-либо достоинства.

Политическое раздробление старой Лифляндии было полным. В ней обосновались все ее соседи без исключения. Помимо Швеции, Москвы и Польши, жирный кусок отхватило себе Прусское герцогство, захватившее в качестве залога орденский город Гробин вместе с рыбацким портом Либау, а также Дания, чей король Фредерик II в 1559 году купил Эзель-Викское и Курляндское (монастырь Пильтен) епископства для своего брата, герцога Магнуса Гольштейнского. Этот герцог, начав свое правление как ставленник Дании, превратился затем в важный инструмент русской политики в отношении Лифляндии.

Не покорилась только Рига, которая в течение двадцати лет сохраняла своеобразный статус независимого города Священной Римской империи германской нации. Его бургомистр Юрген Падель сделал 19 сентября 1561 года в памятной книге магистрата запись, шокировавшую горожан, поскольку в ней речь шла о том, что город оторвали от Священной Римской империи германской нации и бросили на поругание варваров, которые никогда не относились к немцам с добром, но немцы, несмотря на русскую угрозу и всеобщую разруху, будут и впредь хранить верность своему императору.

Конечно, Фердинанд I и Максимилиан II сохраняли связи с Ригой, как, впрочем, и с подпавшим под шведское владычество Ревалем. При этом Рига стремилась к приданию ей в империи официального статуса независимого города, что было прямо записано в памятной книге старшины Большой гильдии в 1571 году. В результате 9 апреля 1576 года император Максимилиан II в специальной грамоте с красной печатью признал за Ригой права имперского города. Это были такие же права, какими Данциг обладал с 1457 года. Однако от участи остальной части края Риге уйти не удалось – в январе 1581 года ее заставил присягнуть на верность король Стефан Баторий[141], который занял город в марте следующего года.

Современники произошедшей катастрофы восприняли ее как Божью кару за свои грехи и безропотно встретили обрушавшиеся на них несчастья. Это хорошо было изложено в знаменитых «Хрониках провинции Ливонии», написанных ревальским пастором Бальтазаром Руссовом в 1578 году. Но эти же «Хроники» явились также обличительной речью проповедника покаяния, обвинившего позабывших о своем долге лифляндцев в беспутстве и бездумном прожигании жизни. И этот голос не был единственным. В унисон ему звучали другие описания происходивших тогда событий, благодаря которым мы можем в полной мере почувствовать страдания жителей от обрушившегося на них несчастья.

Вполне вероятно, что эти описания явились не только и не столько констатацией навалившейся на лифляндцев беды, сколько передачей охвативших их мук совести, что было как раз в духе того времени, характеризовавшегося теми переменами, какие принесла с собой Реформация. Те ужасы, какие принесли с собой военные годы, жители не могли воспринимать иначе чем кару, и все они, без всякого сомнения, испытывали чувство вины за то, что в мирное время жили в изобилии и праздности.

То жуткое и кровавое время, когда рушился привычный порядок, напомнило лифляндцам об их грехах и о временах пришествия Христа. Не случайно из развалин протестантской церкви, располагавшейся недалеко от бывшего орденского замка Розиттен в Восточной Лифляндии и разрушение которой никто не в силах был предотвратить, временами доносились наводившие ужас и священный трепет звуки «Лифляндской песни мертвых» (1584), этой мольбы усопших о спасении набожных людей на Божьем Страшном суде.