Его жена Мария Павловна (1727–1793) в молодых летах отличалась под стать мужу красотой, прекрасной фигурой и величественной осанкой, а вдобавок – исключительным вкусом и изысканностью в нарядах, что сделало ее предметом ненависти ревнивой Елизаветы. Однажды раздосадованная императрица до такой степени вышла из себя, что в присутствии оторопевших царедворцев собственноручно срезала ножницами с головы Нарышкиной прелестное украшение из лент.

Лишившись в 1775 году супруга (тот, кстати сказать, был чуть ли не двадцатью годами старше ее), Мария Павловна унаследовала по духовному завещанию огромное состояние и, не имея детей, сосредоточила всю нерастраченную любовь на себе самой.

Похоже, память о покойном муже не слишком долго жила в ее сердце, и всего через два года после его кончины богатая, ни в чем не нуждавшаяся вдова не постеснялась продать с торгов мужнину библиотеку, дав соответствующее объявление в газете: «Декабря с 1 числа будет с публичного торгу продаваться в доме ее высокопревосходительства М. П. Нарышкиной, состоящем в большой Миллионной подле главной аптеки, оставшаяся библиотека после покойного супруга ее, обер-егермейстера… Семена Кирилловича Нарышкина, состоящая по большей части из французских книг».

Долгие годы М. П. Нарышкина оставалась законодательницей мод в столице и непререкаемым авторитетом в области хорошего тона. Молодые люди специально ездили к ней в дом обучаться этому искусству. По словам юного в ту пору князя И. М. Долгорукого (1764–1823), впоследствии довольно популярного поэта, оставившего, кроме того, интереснейшие воспоминания, «старики езжали к ней для того, что у нее был первый тогда повар в городе, а молодые приобретали благопристойные навыки».

Тот же Долгорукий рассказывает о курьезном дорожном происшествии, случившемся с ним в 1780-х годах, где главную роль сыграла чопорная и «бонтонная» Мария Павловна: «Она боялась по ночам ездить одна в карете и, запоздавши где-нибудь на даче, всегда приглашала попутчика проводить ее до дому… Я сел напротив… Петергофская дорога всегда освещалась яркими фонарями: при всяком сиянии их я вздрагивал, потому что лицо г. Нарышкиной представляло мне ужаснейшую харю. Мудрено ли? Все ее краски пропадали и стирались; оставалась одна престарелая голова, без волос и зубов… Я думал, что со мною ведьма сидит в карете, и невольно приходил в содрогание. Мария Павловна, удивляясь моим конвульсиям, спрашивала, от чего они происходят?.. Ответ мой был «так!!!». Мария Павловна стала бояться меня не меньше дороги, подозревая, что я подвержен эпилепсии. Натура наконец последнюю проказу приготовила. Я плотно поужинал и, сидя долго напротив, стал чувствовать тошноту…»

Конец этой трагикомической для юного поэта истории нетрудно отгадать: по его собственному признанию, «что я ни съел у Г-ой, все выложил на платье г. Нарышкиной». К чести последней следует добавить, что, несмотря на первоначальный гнев и ужас, в дальнейшем она снизошла к невольной слабости своего попутчика и извинила его.

29 мая 1793 года секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Вчера ввечеру умерла Марья Павловна Нарышкина. Ее Величество сказывала мне о том с сожалением, вспомня, что в молодых летах вместе с нею резвились, и спрашивала: жива ли сестра ее, княгиня Щербатова? Но и та за год уже умерла».

Все свое состояние, в том числе и дом на Миллионной, М. П. Нарышкина завещала племяннику, князю Щербатову, сыну старшей сестры. Павел Петрович Щербатов (1762–1831) приходился также племянником известному историку М. М. Щербатову и двоюродным дядей П. Я. Чаадаеву. Получив богатое наследство, князь оставил службу в Преображенском полку, вышел в отставку и был пожалован в действительные камергеры. Вскоре он женился на фрейлине Анастасии Валентиновне, дочери генерал-фельдмаршала графа В. П. Мусина-Пушкина.