– Едет к нам, оправьтесь, – вполголоса предупредил остальных Суди. Подумав, он сжал локоть Маду и велел, не убирая руку: – Смотри, не брякни при нем что-нибудь снова!..

– Чего же я брякну? – незамедлительно возмутился тот. Суди промолчал, сцепив зубы, но младшего его товарища было не унять так просто: – Чего, а? Скажи, ну!

– Просто стой смирно и молчи, – сквозь зубы посоветовал тот.

Командир Песемхет подъехал к ним неспешно, не упустив возможности покрасоваться: своим конем, темно-рыжим и крепконогим, с крутой шеей и широкими, почти не утопавшими в песке копытами, он очень гордился – и распорядился зычно:

– Эй, вы все, слушай мою команду! Ставим шатры; чтобы к закату все было готово, не то не дам возиться – станете спать на голой земле.

– Добро бы она хоть была, эта земля, – не утерпев, сдавленно фыркнул Маду; он постарался снизить голос до шепота, но пять или шесть человек, стоявших ближе всего к нему, вынужденно потупились, дабы скрыть ухмылки. – А то все песок да песок…

Командир Песемхет, очевидно, услышал эти слова: лицо его закаменело – как и всегда, когда он полагал, что мальчишки-новобранцы смеются над ним – и рявкнул, указав пальцем на Суди:

– Ты! Бери людей; нужно выпрячь всех быков и лошадей, отвести к реке и напоить.

– Услышано и исполнено! – мгновенно откликнулся тот с поклоном, развернулся к остальным и кивнул в сторону повозок. Сам он, толково управлявшийся с непростым нравом животных и не в первый раз получавший подобное распоряжение, успел подобрать себе в помощь столь же умелых людей. Маду в их число, разумеется, не входил; но командир Песемхет внезапно осклабился со злорадством, указав пальцем на него:

– И этого тоже с собой возьми, шутника! Надеюсь, до заката вы со всем управитесь…

Суди остановился на мгновение, поджав губы; Маду видел, как его строгое, красивое лицо, всегда столь бесстрастное, будто вспыхнуло изнутри:

– Командир, этот человек нам только помешает. Он не умеет обращаться с лошадьми…

– Вот и отлично, – потер тот руки, обмотанные поводьями, и круто, сразу всем корпусом повернул коня. – Или он только языком молоть умеет? Пусть учится, раз подвернулся случай!

– Командир… – снова начал Суди – но Маду, обернувшись к нему, широко махнул здоровой рукой:

– Оставь, дружище, не надо! Я пойду.

Повозок, тяжело груженых припасами и добычей, было отвратительно много – во всяком случае, для того, кому впервые приходилось возиться подле них. Маду усмехнулся против воли: казалось, они отправились в поход есть и собирать всякий хлам, а не сражаться ради бессмертной славы. Впрочем, может, так все и есть, подумал он, оглядываясь по сторонам и повсюду встречая серые от пыли, зверски усталые мрачные лица. Всегда нужно улыбаться и находить для улыбки повод – так когда-то говорила ему покойная мать, тихая, смиренная женщина с рано постаревшим от каждодневного труда. Ее ровный, чуть пришептывавший голос и сухие теплые руки, больше похожие на крохотные лапки пустынных ящериц – вот и все, что Маду мог воссоздать при мысли о ней в своей памяти. Но ее наставления иногда еще касались его души – почти незаметно и всегда вдруг, будто неощутимое почти дуновение прохладного ветерка. Как знать – может, не врали хему нечер, рассказывавшие, что иногда душа правогласного может посещать своих родных в виде невидимой птички-ба с человеческим лицом?

– Вот и договорился, – проворчал Суди, поравнявшись с ним. Вдали от колонны глядевших на него чаще, чем на иного командира, неопытных товарищей он позволил себе наконец-то ссутулиться и ослабить завязки льняного панциря: Маду, оторвавшись от непривычно безрадостных мыслей, с удивлением приметил, насколько у того вдруг оказалось усталое лицо. – Держись подальше от коней и не трогай упряжь.