Последнее, впрочем, объяснялось достаточно просто: едва отогнув полог, Маду разглядел с полтора десятка человек, лежавших в два ряда на циновках и всем видом выказывавших мучительные страдания. Вокруг них суетились трое лекарей немногим старше Панебу и один мальчишка лет десяти; остро и едко пахло каким-то травяным варевом, так, что разобрать в воздухе что-либо еще было трудно – однако, когда юный помощник лекарей шмыгнул мимо Маду к выходу с широкой лоханью, полной до краев, последний смог на мгновение с отвращением уловить распространявшийся вокруг мерзкий смрад.

– Что это с ними? – спросил он, зажав ноздри здоровой рукой. Панебу ответил, невозмутимо плеснув себе на руки какой-то жидкости, напоминавшей по запаху одновременно настойку горькой полыни и крепкий уксус:

– В четвертом отряде вчера не уследили – вяленая рыба пропала, а ее выдали людям на обед. У кого живот оказался покрепче, ночью уже отмучились; остальные сплошь с утра – к нам, конечно же! Куда же еще… Садись вон туда, сейчас посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо прибавил он и махнул рукой куда-то в сторону входа. Там Маду различил низенький, колченогий рубленый табурет и осторожно опустился на него, протягивая юноше-лекарю многострадальную кисть.

– Суди говорил, что перелома нету, – на всякий случай сообщил он. Панебу бегло взглянул на него и принялся безжалостно ощупывать посиневшее запястье тонкими, цепкими светлыми пальцами. Маду честно вытерпел первые полминуты, затем охнул и закусил губу.

– А не так больно никак нельзя? – обиженно спросил он. Молодой лекарь поднял брови, привстал и пододвинул к себе чашку с водой, в которой отмокал толстый бинтовый жгут.

– Суди – это кто? – осведомился он вдруг. Маду молчал, и ответил за него Нерти:

– Старшой наш. Он вроде бы немного смыслит в вашем деле…

– Немного, значит? Похоже на то, – снисходительно усмехнувшись с самым неприятным видом, отмахнулся от него молодой лекарь – видимо, простое объяснение показалось ему не слишком интересным – и принялся тщательно оборачивать отжатый жгут вокруг запястья подопечного. – Во всяком случае, кость действительно цела. Давно был предыдущий перелом?

– Откуда ты… – поразился юноша, но, снова заметив на чужом лице снисходительную усмешку, сник: – Месяца два назад.

– Стало быть, хорошо срослось. Можешь считать, что тебе повезло… Пока сам придерживай, мне нужно отойти ненадолго, – он небрежно хлопнул Маду по плечу здоровой руки. Тот поморщился: вода в чашке была на редкость холодная, и держать неподвижной ушибленную кисть оказалось задачей не из простых.

– Долго держать-то эту дрянь? – осведомился он, стараясь не показывать того, что еле сидит на месте. Панебу пожал плечами:

– Ты куда-то спешишь?

– Он-то нет, а нам еще возвращаться и шатры ставить, – снова за него ответил бойкий Нерти. Маду мгновенно подорвался с места, чуть не уронив жгут:

– Эй, с чего это? Я могу работать! Не нужно мне поблажек…

– Ну, раз так, то идите, конечно же, – невозмутимо согласился молодой лекарь. – Я отпущу вашего приятеля, как закончим.

– Уж этого-то точно не требуется! – возопил в отчаянии Маду – наполовину от возмущения, наполовину от холода, сводившего судорогой многострадальную кисть. Но Нерти и Меху уже вероломно скрылись за пологом, а Панебу, неприятно оскалив зубы, принялся втирать в его чуть побелевшее запястье какую-то ужасно пекшую мазь. Вдобавок та еще и пахла премерзко, живо напомнив Маду болотную жижу, в которую он как-то свалился в детстве, пытаясь выудить из камышовых зарослей утопленный там отцовский невод.

Однако чудесным образом это отвратительное во всем прочих отношениях средство действительно помогло, да притом очень скоро. Спустя пару минут Маду ошарашенно таращился на почти переставшее простреливать до самого плеча болью запястье, а по истечении десяти уже вовсю потихоньку шевелил пальцами, косясь на своего избавителя – тот колдовал над глиняными плошками, полными опять-таки малоприятно пахнувших составов.