Я взглянула на Рик, она тоже посмотрела на меня, не зная, что сказать.

– Меня зовут Одри, – наконец, мне в голову пришли хоть какие-то слова. Я протянула ей руку. – Рада познакомиться.

Рик медлила, она задержала прозрачный взгляд на моей перчатке с открытыми пальцами и на татуировках, покрывающих запястье кружевной вязью. Засмотревшись, свою руку так и не протянула.

– Мама?…

Дверь в мою комнату открылась и туда просунулась круглая детская голова. Когда ребенок повернулся к нам, меня словно пронзило: это было то лицо, которое разделяли Эдвин и Томас. Я видела перед собой их общую копию, только много младше.

Мальчик подбежал к Рик, а когда заметил меня, раскрыл рот. Ему было около пяти лет.

– А ты кто? – спросил он, с любопытством разглядывая мою одежду, состоящую из самых разных деталей, собранных по всем четырем частям света.

– Меня зовут Одри, – сказала я, подавив в себе странные противоречивые чувства. Слишком много всего, слишком много… Но, боги, это же его сын! Это сын Томаса, просто не верится! – Я твоя тетя. А тебя как зовут?

– Одри? – воскликнул он, широко распахнув голубые как у матери глаза. Я обрадовалась этому возгласу, подумав, что родители рассказывали ему о нас с Эдвином, и улыбнулась, готовая склониться к ребенку для знакомства. – Одри Кровавая Роза, ведьма, убившая старого короля и принцессу!?

Я изменилась в лице, застыв в полунаклоне.

– Простите его! – выпалила Рик и поспешила спрятать сына за собой. Она смотрела на меня с таким страхом, будто ждала, что я кинусь на него. – Томас запретил служанкам рассказывать ему эти выдумки, но Нилс слишком любит страшные истории и вечно их донимает…

Я не стала говорить ей, что все в порядке, это было неправдой. Ведьма, убившая короля и принцессу?… Вот, кто я здесь?

Вспомнились взгляды, бросаемые на меня слугами на пути во дворец. Рик смотрела на меня так, что я не сомневалась: она этим “страшным сказкам” верила даже больше, чем служанки, которые и рассказывали.

От слов ребенка на меня нахлынули воспоминания и что-то, что тщательно оберегало мой разум, снова треснуло. К рукам приник жар, и я поняла, что могу не справиться. Почуяв неладное, Рик поспешила убраться из моей комнаты вместе с сыном, плотно закрыв за собой дверь.

С того дня, как я впервые потеряла контроль, это случалось со мной постоянно – намного чаще, чем с другими колдунами. Разрушенная однажды стена не желала восстанавливаться, и мое счастье, что Эдвин всегда был рядом, чтобы успокоить меня или, если не выходило, остановить. До сих пор.

После слов Нилса меня окутало легкой оранжевой вуалью, и из нее было не выпутаться, как ни дергайся. Сжигаемая не только рвущейся наружу силой, но и собственным ужасом перед тем, что могу натворить, если не справлюсь, я тратила вдвое больше усилий. Весь день я провела в комнате, мечась из угла в угол, как в лихорадке, борьба была не из легких, и к вечеру мышцы ныли, как после дня в седле, а с кожи не сходил холодный пот. Однако дымка, наконец, стала таять, и я с облегчением поняла, что победила. На этот раз мне хватило воли, но следующий мог произойти в любой момент, пока я остаюсь во дворце, где каждый камень – дурное воспоминание.

Ночью, когда дворец уснул, я собрала вещи, которые могла унести налегке, и тихо, как мышь, выбралась из комнаты. Я собиралась вернуться домой, пока сама не спалила дворец, который меня оставили защищать.

Самая короткая дорога к выходу вела через галерею. Томас не стал убирать со стен портреты моих предков, все они, от самого первого, оставались на месте. Я снова увидела своего деда, словно живого, своего отца… у его портрета я задержалась дольше, с грустью вспоминая, каким хорошим человеком он был, как сильно я любила его. Он смотрел на меня со стены с прежней улыбкой, любящей и всепрощающей, и от нее к глазам подступали слезы. Разве мог он представить, что я решусь оборвать династию и передам власть чужакам?… Я знала, что, если бы даже он стал свидетелем моего решения, он бы простил меня, хотя вряд ли смог бы его пережить.  От этого я чувствовала себя еще более виноватой, неважно, могла я поступить иначе или нет.