– А я говорил! – голос его нещадно дрожал. – Старик тот мертвецом был. Я всех в отряде опросил, никто его не знает! Мертвец то был, как есть мертвец! Я ж сам его на своих плечах на погребение отнёс. А теперь Лешка пропал, а он тут единственный, кто со стариком болтал. Вот тот его с собой и увёл!

– Да ну тебя! – раздосадовано плевались товарищи и украдкой чертили на лбах охранные знаки.

Майяри добралась до болот к утру. Испарения всё ещё жутковато голубели, но в солнечных лучах постепенно превращались в белёсое облако. Тянуло влажной стынью, и девушка невольно задержала дыхание, ощутив уже подзабытую вонь. Помедлив на невидимой границе между топями и внешним миром, Майяри всё же шагнула в завихряющийся туман и будто бы оказалась в другой реальности.

Снега здесь не было. Он не залёживался в топях, а испарения съедали и то, что не сливалось с грязью. Только вода схватывалась ледяной корочкой да расползающаяся земля проминалась с похрупыванием. Без снежной шубы, укутывающей землю, и в окружении влажного тумана казалось, что на болотах куда холоднее, чем на большой земле.

Девушка ненадолго остановилась, осматриваясь и прислушиваясь. Царила зловещая тишина, словно бы она ступила в давно умерший мир, где не осталось ничего живого. Большинство болотных тварей завалились в спячку ещё в первый месяц зимы. Бодрствовали только те, что жили за Каменным Порогом. Девушка осторожно пошла вперёд, пытаясь вспомнить дорогу. Память просыпалась медленно, а сама Майяри всё ещё не верила, что опять оказалась здесь. В груди робко разрасталось ласковое тепло, а уголки губ неуверенно дрожали.

В тумане появился знакомый силуэт исполина-бахвина, и Майяри замерла перед деревом, с жадностью осматривая голые ветви. Главное дерево болот будто бы тоже дремало, но ток могучей жизни продолжал змеиться по его коре бледно-голубыми линиями, и ощущение, что она гуляет по кладбищу, покинуло девушку. Воображение скользнуло под землю и по длинным корням бахвина расползлось по всему болоту, словно бы заглядывая вглубь топи. Красочно представились запутанная сеть корней других деревьев, лёжки спящих животных, свернувшиеся клубками бахвинные паразиты и яркие огненные шары вододышки, прятавшейся на зиму под землю.

Неожиданно ледок под стопой треснул, и нога по колено ухнула в холоднющую воду.

– Ух-х-х! – зашипела девушка и прочувственно добавила: – Болота!

Вот и первые объятия после долгой разлуки.

Тепло охватило всё тело, и Майяри радостно улыбнулась. Наверное, что-то такое чувствовали её однокурсники, восклицая после возвращения с практики «Наконец-то я дома!». Дорога вмиг вспомнилась, и девушка уверенно зашагала вперёд, хлюпая сапогом.

С Бешкой она столкнулась почти у самой деревни. Не отличавшийся слабым зрением мужик приметил Майяри ещё издали и, недолго постояв в ошеломлении, бросился ей навстречу.

– Майяри, дивонька, возвернулась!

– Я… – начала было девушка, но Бешка крепко прижал её к груди, и Майяри уткнулась в пропахший потом и дымом тулуп.

И говорить расхотелось. Зато захотелось расплакаться и пожаловаться на все невзгоды, а затем получить дружескую оплеуху, выговор за дурость и, в конце концов, сочувствие и утешение.

– Насовсем?

– Не знаю, – с трудом просипела девушка: горло спазм перехватил.

– Да чего уж мотаться-то? Пошли-пошли. Чего это у тебя тама булькает? Замочилась? Бего̀м в деревню!

Приобняв Майяри за талию, радостный мужик потащил её в сторону домов, на ходу описывая ей, где она будет жить дальше.

– В твою прежнюю избёнку не пустим, – непреклонно заявил он. – Там мерзлота, да и утварь с припасами мы вынесли. Чего уж добру пропадать? Поживёшь до тепла у Рыжжи, она и ейный сердешный, если не запамятовала, к домишке своему пристрой сделали, места теперя много. К себе бы позвал, но у меня ж без женского присмотра детишки совсем разбаловались. Сладу с ними нет! Замучат! А как топи размёрзнут, мы тебе в деревне отдельный домишко сладим. Глядишь, сердешного себе присмотришь и мыкаться перестанешь.