Желание задержаться хоть на денёк заглушало всю трезвость ума, для меня любой способ был хорош, а что там будет дальше – я старалась не думать и, незаметно отливая алкоголь из рюмки, продолжала облачать себя в состояние явной неадекватности. Спустя нескольких показов квартиры и еще трёх часов обсуждения ремонта в деталях ни я, ни моя напарница уже не могли ни пить, ни есть; а после тщетной попытки уговорить меня на ночевку, муж Марты вызвал мне такси. Для пущей правдоподобности я оставалась в своём импровизированном образе до самого конца поездки, однако мне не удалось сразу перепрыгнуть в машину Мачея, уж сильно порядочный водитель попался и не уезжал ещё минут с десять, светя фарами в окна моего подъезда, в который я все-таки вынуждена была зайти.

– А я, грешным делом, подумал, что планы опять поменялись, – недовольно процедил Мачей, поднимая опущенную спинку сиденья.

– Так надо, – невозмутимо ответила я. – Так мы едем или нет?

– А ты точно уверена, что заботливый муженёк не будет тебя искать?

– А я и не собираюсь пропадать, да и навряд ли из-за такой ерунды он приедет сюда.

– Как знать, будь ты моей женой, я бы уже давно заметил неладное.

И заведя мотор, мы отправились к самому тихому и спокойному месту, где можно, не оборачиваясь, смотреть только на него: домик у озера стал для нас настоящим укрытием. Я не жаловалась, если бы мы и месяц не выходили на улицу, лишь бы была возможность; между нами зарождалось какое-то особое чувство, то, что уже нельзя было назвать страстью, но и до любви мы ещё не дошли, стоя по разные стороны невидимой грани наших жизней.

– В моём доме тоже есть камин, – отчего-то вспомнила я, и уже смущаясь добавила, – но мы им почти не пользуемся.

– Это участь всех каминов, от которых нет тепла. Со временем этот элемент декора и вовсе превращается в стойку для фотографий или какой-нибудь доски почёта с медалями, грамотами и кубками. У меня как раз-таки был второй вариант.

– А ты мне не рассказывал о своих высоких достижениях, – удивилась я.

– А потому что они не мои. Отец полжизни посвятил спорту, был одним из лучших борцов. Дааа… Потом у него разве что и остались лишь воспоминания об этих проклятых медалях, – тяжело вздохнув, Мачей отвернулся от меня.

– С ним что-то случилось? – осторожно спросила я.

– Да, и достаточно рано. Мне было шестнадцать, когда ему посоветовали забыть о карьере спортсмена и задуматься о тренерстве. Ты знаешь, он ведь только и жил этим. Ему по сути никто был не нужен, он хотел быть лучшим и только первым. Мать давно это поняла, а я, когда увидел, как он разнёс пол дома после проигрыша на каком-то захудалом чемпионате. В общем, все решилось в один день, точнее, он решил. Мы уже не жили с ним, мама позвонила ему в десять утра и предупредила, что заедет за оставшимися вещами, а в двенадцать она открыла дверь своим ключом и увила его в кресле у камина в луже крови. Сомнений и быть не могло – он оставил записку.

– Мне очень жаль, такое тяжело пережить.

– А вот мне не очень, – чуть сдерживая себя, выдал Мачей. – Я же говорил, что семья для него была обузой среди его великих побед. Он, кстати, так и указал в записке, не упомянув ни слова о нас. Целая страница рукописного текста о себе и о своём горе. Мать ненавидит его за этот грех, все отчего-то переживает за меня.

– Говорят, что таким образом на страдания обрекаются дети, наверное, это имеет ввиду твоя мама.

– Ты готова? – резко встав, спросил Мачей.

– К чему, – расстерялась я.

– К самой великолепной ночи в твоей жизни! – и легонько приподняв меня, он опустил мои ступни на свои ноги, после чего мы неуклюжа зашагали к спальне.