– Да! Что надо? Я репетирую! – Воскликнул Валерий Владимирович чересчур резко. Впрочем, его поведение и невольная грубость по отношению к человеку, которого он даже и не успел рассмотреть была понятна и может даже извинительна. Не прошло и суток с момента его появления в Лужске, а молодой человек решительно потерялся. То что еще в вчера казалось понятным и осуществимым, теперь теряло всякий смысл: все кто должны были ему помогать и даже радоваться его появлению, смотрели на него, как на непрошенного гостя. И не просто непрошенного, но даже крайне нежелательного. Но самое страшное было в том, что его пьеса, так многое обещавшая до вчерашнего дня, все больше и больше его не устраивала, и все меньше обещала. Он совершенно перестал понимать, чего ради он приехал в этот город, зачем терпит унизительное к себе отношение со стороны работников и руководства театра. И самое страшное – ему нечего было предложить актерам, которые явно не горели желанием становиться податливым пластилином в его руках.

За дверью раздался стук. Некое человеческое существо, а Валерий Владимирович мог только надеяться, что за дверью и частично в репетиционном зале, находилось именно человеческое существо, просунуло половину головы внутрь, но продолжало стучаться снаружи и никак не желало войти полностью и объяснить причину своего появления.

– Войдите же наконец! – возопил молодой человек, чем окончательно напугал существо.

– Извините пожалуйста, – послышался тихий робкий голос, по-прежнему неопределяемого пола и возраста. – Я зайду попозже. – и дверь стала закрываться.

– Да Боже ж ты мой! – окончательно вышел из себя режиссер. – Вы издеваетесь?!

Он подбежал к двери и рванул ее на себя, чтобы наконец увидеть таинственного посетителя и вывести его на чистую воду.

"Это они нарочно!" – мысленно негодовал Валерий Владимирович. – "Они все против меня. Они хотят выжить меня таким образом. Выжить из театра, за то что я лучше, умнее… Зато что я хочу работать и искать новое, а они разленились, погрязли в этом своем провинциальном болоте…"

Мысли эти, и скажем честно, мысли нескромные, обидные для работников Лужского театра имени Лермонтова, молодой человек долго скрывал даже от самого себя, но видимо и чаша его терпения наконец переполнилась. Он все тянул дверь на себя и никак не мог ее открыть. Наконец, он в, совершенней ярости, ухватился за ручку, и даже уперся ногой в стену, чтобы уж наверняка, и из всех сил рванул дверь.

– Ой, мамочки!

С этим возгласом, в репетиционный зал ввалилось, вкатилось, влетело или впорхнуло некое существо неопределенного все еще возраста, но женского, вне всякого сомнения, пола.

– Извините, извините, извините!!! – затараторила внезапная гостья. – Я хотела только спросить! Только спросить! Генрих Робертович сказал, что на ваше усмотрение, а Иван Яковлевич сказал, что вы не можете сами без Генриха Робертовича, а Генрих Робертович сказал, что вы без него можете сами, а Иван Яковлевич отправил к Веронике Витальевне, а она сказала, что надо идти к Иван Яковлевичу....

Теперь, наконец, Валерий Владимирович, смог рассмотреть внезапного посетителя: на полу, поднимая рассыпанные фотографии, сидела чрезвычайно милая рыжеволосая девушка лет восемнадцати; глаза у нее были испуганно распахнуты и даже поблескивали от подступивших слез, но упрямое выражение лица, выдавало решительный и даже упрямый характер.

– Мне сказали, что вы хотите провести кастинг и я пришла, вот мои фотографии. – девушка, наконец, собрала фотографии в увесистую пачку и протянула их режиссеру. – Они студийные: со светом, с белым и черным фоном, в разных позах… – она сбилась, почувствовав, что фраза про позы прозвучала, как-то не так. – В разных образах. Образах, я хотела сказать!…