Но из темного рока еще не пала ни одна тень на блеск настоящего. Во всей Аравии после мирного включения Мекки в союз правоверного государства не оставалось ни одной силы, которая могла бы избегнуть верховенства Медины. Хотя количество жителей, находившихся к этому времени под владычеством Мухаммеда, не превосходило доброй трети населения всей страны, но впечатление непреодолимости, вызванное рядом успехов последних лет, ощущалось везде чрезвычайно сильно. Неспособность племен, расколотых на сотни беспорядочных общин, соединить воедино свои силы, с другой же стороны, приманка, конечно, значительно преувеличенная слухами о разделе несчетной добычи, так обаятельно действовала на большинство жадных бедуинов, что почти без исключения везде, даже в самых отдаленнейших округах, достаточно было простого приказания пророка, и народ охотно примыкал к новому порядку вещей. Почти во всех случаях дело происходило по раз заведенному порядку. По призыву посланника Божия появлялись старейшины отдельных племен для личных переговоров в Медину. Их там ждал, само собой, самый милостивый прием: льстили чем только можно было гордости сынов пустыни, применяясь к их подчас далеко не деликатному обхождению, осыпали похвалами благородство их рода, преимущества их племени, славу их дел; удовлетворяли их жадность богатыми подарками, выдаваемыми из постоянно переполненной теперь государственной сокровищницы; ревность, с которой они относились к своему влиянию, убаюкивали, положительно подтверждая их авторитет над их соплеменниками; одним словом, не упускалось ни единой приманки, которою искусная дипломатия умеет повлиять на эгоистические побуждения необразованных дикарей. Но зато во всем, что касалось собственно его дела, Мухаммед оставался непреклонен. На все попытки выторговать хотя бы самые пустяки из кажущихся совершенно незначительными обязанностей, налагаемых исламом, он отвечал неизменно: «Нет, нельзя». Признание веры, требовавшей отмены идолопоклонства, подчинение авторитету пророка, обязательства пятикратной молитвы ежедневно и уплата «подати на бедных», то есть выдачи десятины дохода в пользу государственной кассы, – вот те неизменные и постоянные требования, из которых самый упрямый из арабов – а араб может быть слишком упрям – не мог ничего выговорить. В то время когда мирные переговоры почти совершенно наполнили годы 9 и 10 (630–631), предпринимались также разновременно то та, то другая военные экспедиции для ускорения подчинения отдельных племен или же для возбуждения в них, как говорилось тогда, доброй воли. Иногда требовалась экзекуция, так как разосланные повсюду сборщики податей не всегда встречали среди бедуинов желательные охоту и воодушевление, но такие отдельные случаи встречались редко. Лишь к началу 11 (632) г., когда мало-помалу все шире и шире стали ощущаться жителями некоторые неудобства церковных и государственных порядков, а вместе с ними и тягота подати, наступил момент подготовки к более значительной реакции среди арабского народа. До того же времени процесс включения шел довольно гладко и однообразно, лишь немногие отдельные факты заслуживают упоминания.

Между Персидским заливом и Центральной Аравией кочевало могущественное племя бену-темим, некоторые отделы которого выдвинулись далеко на запад. К одному из них, бену-амр, подошли вплотную мусульманские сборщики податей, собиравшие в то время десятину у хузаитов, живших к северу от Мекки. Амриты, опасаясь, чтобы эти пришельцы не вздумали распространить свою неприятную деятельность и на их владения, поспешили прогнать правоверных вооруженной силой. Уейна, шейх фезаритов отдела гатафанцев, обрадовался случаю отличиться и наказать наглецов. С пятьюдесятью расторопными своими бедуинами он настиг их и, взяв в плен с полсотни мужчин, женщин и детей, приволок в Медину. Пришлось бедуинам подумать о выкупе своих. Темимцы послали депутацию к Мухаммеду. Был это народ грубый и дерзкий. Стали они у мечети и принялись непристойно, стуча и крича, вызывать Мухаммеда. Когда наконец пророк вышел из дома Аиши, отправляясь на полуденную молитву, они бросились все гурьбой к нему. Дружелюбно усмехаясь, но не проронив ни слова, прошел мимо них пророк. И тогда только, когда окончилась молитва, он выслушал их. По давно заведенному обычаю в пустыне, выступил один из темимцев и произнес прекрасную речь; в ней превозносил он свой народ, выставляя его благороднейшим, наиболее зажиточным и самым многочисленным среди восточных племен. Мухаммед знал хорошо бедуинов и понимал, что их следует прежде всего поразить их же оружием. Поэтому кивнул он одному из своих; этот не преминул, конечно, пуще расхвастаться, рассыпался в пышных дифирамбах по адресу посланника Божия и всех его приближенных. Затем наступил черед главного поэта темимов, аз-Зибрикана. Он продекламировал несколько витиеватых строф, в которых снова восхвалялось величие его народа. Но придворному поэту Мухаммеда, Хассану ибн Сабиту, без особого труда удалось затмить доморощенного пиита и далеко превзойти его еще более цветистыми оборотами. Бедуины смекнули тотчас же, что пророк не только умеет сноситься прямо с Аллахом, но и окружил себя самыми даровитыми ораторами и стихотворцами; всякому, дескать, далеко до него. Они сразу же, тут на месте, объявили, что готовы подчиниться, и получили, разумеется, обратно всех своих пленных. Но тотчас же вслед за этим событием появился коран, воспрещавший на будущее время толкотню и крик в присутствии пророка.