стесняли и сердили пророка на разные лады, о чем встречаются неопределенные, хотя и достаточно понятные намеки в самом Коране, все же никогда они не становились серьезно опасными. Поэтому Мухаммед довольствовался одними частыми предостережениями своим правоверным сторониться вообще яда лицемерия, не позволяя, однако, себе при этом никаких намеков на известные сомнительные личности. По мере того как неудержимо рос извне успех могущества ислама и внутри города число лицемеров все уменьшалось, со смертью же Абдуллы ибн Убайи (630 г.) они исчезли совершенно.

Более головоломным, чем с лицемерами, было для Мухаммеда ладить с иудеями. Расчитывая на них как на положительных монотеистов, пробовал было он, дабы сделать для них более приятным ислам, осыпать похвалами в напыщенных декламациях Моисея и Аарона, а также применять к исламу некоторые особенности богослужения иудейского. Но иудеи знали хорошо, что имели, и продолжали держаться в стороне от нового пророка. Сперва хотели они убедиться, насколько достоверны заверения этого человека, что древнюю, прародительскую божескую истину, открытую некогда Авраамом и Моисеем, действительно он унаследовал и в состоянии правильно передать согласно вновь осенившему его вдохновению свыше. Они стали предлагать ему один за другим разного рода вопросы о предметах, взятых из Ветхого Завета и Талмуда, желая испытать знание его в Священном Писании. Познания Мухаммеда в Библии ограничивались, естественно, только тем, что он перенял когда-то из бесед с иудеями и христианами. Понятно, часть этих рассказов он уразумел едва наполовину[66], а потому и отвечал на делаемые ему вопросы довольно неудовлетворительно. Лишь только сыны Израиля заприметили его шаткость, это их заинтересовало до такой степени, что с этих пор им доставляло истинное наслаждение закидывать его всевозможными щекотливыми вопросами. При случае пользовались они его невежественными ответами и вышучивали пророка везде, где только было возможно: промеж себя, в среде лицемеров, а даже иногда и его почитателей. Но такой порядок вещей становился для Мухаммеда в высшей степени опасным. В Коране не раз самым положительным образом упоминалось о тождественности его учения с Моисеевым. И вдруг оказывается, что это в действительности не так. Какой сильный и не легко исправимый удар могло нанести это опровержение доверию к учителю правоверных! Мухаммед боролся, разумеется, как умел. «Эти иудеи, – так объяснялось отныне в его откровениях, – исказили, подобно христианам, Священное Писание, преподанное им Моисеем. Вот в чем следует искать источник всех противоречий иудейского закона с новой, ныне небом ниспосылаемой чистой истиной». Правоверные успокоились на время. Тем не менее соседство таких сварливых и искусных спорщиков становилось для пророка более чем неприятным. Без устали громит он отныне в своих коранах закоснелых детей Израиля, приводит все их грехи, которые когда-либо совершали они против людей Господа (пророков), и угрожает им всевозможными небесными карами. Равновременно разрывает он с ними всякую связь на самом деле: уже на второй год после бегства (623) он изменяет распоряжение обращаться при молитве (Kibla) по направлению к Иерусалиму и пост в день умилостивления. Вместо первоначального указания предписывает обращаться при молитве в направлении к Мекке, а пост переносится на день принесения жертв, совершаемых в заключение мекканских паломничеств, на 10 зуль-хиджжи. Равным образом вводится всеобщий пост в месяце рамадане[67]. К этому же времени относится введение обычая призыва на молитву (азан), заменяющего трубы у иудеев и колокола