– Поэзия – это чушь. Я рад, что не мне придется валять там дурака.

На самом деле ему просто не хватило денег, чтобы отправиться с нами. Эйч-Оу тоже не мог поехать, но пришел на станцию, чтобы нас проводить, и, когда поезд тронулся, помахал фуражкой и крикнул:

– Доброй охоты!

В углу купе сидела дама в очках и писала карандашом на длинных полосках бумаги, на которых было что-то напечатано.

– Что сказал тот мальчик? – спросила она.

– «Доброй охоты», – ответил Освальд. – Это из «Маугли».

– Приятно слышать, – сказала дама. – Я очень рада познакомиться с людьми, которые читали «Маугли». И куда вы направляетесь – в зоологический сад, чтобы посмотреть на Багиру?

Мы тоже рады были встретить человека, который читал «Маугли».

– Мы собираемся восстановить пошатнувшееся состояние дома Бэстейблов, – объяснил Освальд. – Мы много чего напридумывали и решили испробовать все средства. Средство Ноэля – это поэзия. Ведь великим поэтам платят?

Дама рассмеялась (она была ужасно веселая) и сказала, что она тоже вроде как поэтесса, а длинные полоски бумаги – это гранки ее новой книги рассказов. Оказывается, перед тем, как книга становится настоящей книгой со страницами и обложкой, ее печатают на полосках бумаги, а писатель делает пометки карандашом, чтобы показать печатникам, какие они идиоты, раз не понимают сразу, что хотел сказать писатель.

Мы рассказали даме о поисках сокровищ и о том, что собираемся делать дальше. Она попросила показать стихи Ноэля, но он засмущался и пробормотал, что ему что-то не хочется.

– Послушай, если ты покажешь мне свои стихи, я покажу тебе свои, – предложила веселая леди.

Тогда он согласился.

Леди прочитала стихи Ноэля и сказала, что они ей очень понравились. И что картинка с «Малабаром» просто отличная. А потом сказала:

– Я пишу серьезные стихи, как и ты, но у меня есть один стишок, который может вам понравиться, потому что он о мальчишке.

Она дала нам этот стишок, я его переписал и сейчас вставлю в книжку, чтобы вы поняли – некоторые взрослые дамы не так глупы, как другие. Мне ее стих понравился больше стихов Ноэля, хотя я сказал ему, что меньше, а то у него был такой вид, будто он вот-вот заплачет. Конечно, я поступил плохо, ведь надо всегда говорить правду, как бы она ни огорчала людей. Я обычно так и поступаю, но мне не хотелось, чтобы Ноэль разревелся в вагоне.

Вот стихотворение той дамы:

Дама рассказала нам еще много всяких историй, но я их не запомнил. Она разговаривала с нами всю дорогу, а когда мы подъезжали к Кэннон-стрит, сказала: