Комитет в следующих немногих словах может изложить все пороки Вандеи:

слишком много представителей;

слишком много нравственного раздора;

слишком много военного раздробления;

слишком серьезное отсутствие дисциплины;

слишком много ложных отчетов о ходе событий;

слишком много алчности у начальников и администраторов».

В конечном итоге Конвент сократил число представителей, слил Брестскую и Ларошельскую армию в одну под названием Западной и назначил командовать ею не Канкло и не Россиньоля, а Лешеля, бригадного генерала Люсонской дивизии. Наконец, Конвент назначил день, к которому надлежало окончить вандейскую войну, – 20 октября.

Вот прокламация, которой сопровождался декрет 1 октября.

«От Национального конвента Западной армии. Солдаты свободы! Надо, чтобы вандейские разбойники были истреблены до конца октября! Благо Отечества требует того; нетерпение французского народа повелевает; его мужество должно это исполнить. Национальная благодарность ожидает к тому времени всех, чьи храбрость и патриотизм бесповоротно утвердят свободу и Республику!»

Не менее быстрые и энергичные меры были приняты относительно Северной армии, чтобы сгладить разгром при Менене и достичь новых побед. Смененный уже Гушар был арестован. Генерал Журдан, командовавший центром при Ондскоте, был назначен главнокомандующим Северной и Арденской армиями. Ему предписали собрать в Гизе большие силы, чтобы атаковать неприятеля. Мелкие стычки порицались в один голос, все хотели нового метода ведения войны, более приспособленного, как говорили, к пылкости французского характера. Карно сам поехал в Гиз к Журдану, чтобы описать ему новую систему войны, чисто революционную. К Дюбуа-Крансе отправили еще трех комиссаров произвести ополченский набор и двинуть новобранцев прямо на Лион. Ему предписывалось отказаться от методических атак и взять непокорный город приступом. Везде удваивались усилия, чтобы победоносно окончить кампанию.

Но увеличение энергии всегда сопровождается усилением строгостей. Процесс Кюстина, по мнению якобинцев слишком долго откладываемый, был наконец начат и велся со всей суровостью новых судебных форм. Ни один главнокомандующий еще не оказывался на эшафоте. Всех разбирало нетерпеливое желание сразить высоко стоявшую голову и заставить начальников армий преклониться перед народной властью; главное же – надо было заставить кого-нибудь из генералов искупить отступничество Дюмурье, а на Кюстина выбор пал потому, что по убеждениям и наклонностям его считали другом Дюмурье. Кюстин был арестован, когда находился в Париже, приехав ненадолго, чтобы договориться о своих дальнейших действиях с министерством. Сначала его заключили в тюрьму, потом враги его потребовали и добились декрета о переведении его в Революционный трибунал.

Кюстин наделал много ошибок, но измены – ни одной. В свидетели на процесс были призваны представители, агенты исполнительной власти, все заклятые враги генералов, недовольные офицеры, члены клубов в Страсбурге, Майнце и Камбре, наконец, ужасный Венсан, тиран военного ведомства при Бушотте. Это была орава обвинителей, громоздившая несправедливые и противоречивые обвинения, совершенно чуждые настоящей военной критике, основанные на случайных несчастьях, в которых подсудимый не был виноват и которых нельзя было ему приписывать. Кюстин с некоторой военной запальчивостью отвечал на все эти обвинения, но был подавлен ими.

Процесс затянулся. Обвинения были такими неопределенными, что суд колебался. Дочь Кюстина и многие лица, принимавшие в обвиняемом участие, хлопотали за него: хотя страх был велик, однако в то время еще осмеливались выказывать некоторое участие к жертвам. Но вот у якобинцев раздались обвинения и против