Ведь по крайней мере до создания своей системы морального учения Фихте (смотрите выше, страница 235) приписывал благой воле и морали лишь значение актуальной цели, той цели, в наилучшей реализации которой ради нее самой заинтересован правотворческий разум) или же, напротив, только благой воле, морали, приписывается значение актуальной конечной цели, той цели, в которой ради нее самой заинтересован наилучший правотворческий разум. О цели, лежащей вне воли и устанавливаемой разумом, которую он также признавал, он имел в виду, придерживаясь взгляда Канта о связи между установлением целей и законотворчеством чистого разума, что разум устанавливает ее для нас не по этой причине, но потому, что воля может иметь ту форму, в которой существует мораль, форму свободы и независимости, только если она посвящает себя ей, так что моральный закон не вытекает из нее, но, наоборот, она вытекает из морального закона. С другой стороны, согласно Шлейермахеру, помимо морали существует столь же самобытная настоящая конечная цель разума, цель, которую разум ставит перед собой таким образом, что заинтересован в ней так же, как и в самой морали, и которая предшествует морали в той мере, в какой последняя состоит в подчинении ей воли; и из соединения этих двух конечных целей вытекает моральный закон, который не требует ничего иного, как делать то, что им соответствует. Следует, однако, добавить, что Шлейермахер не представляет себе внешнюю конечную цель (назовем ее так для краткости) как нечто существующее само по себе, независимо от внутренней, моральной конституции воли. Не только внутреннее предполагает внешнее, поскольку мораль состоит в том, что воля может быть определена последним, но и, наоборот, внешнее предполагает внутреннее. Ибо только тогда, как он говорит, нечто, что разум производит вне себя, соответствует своей цели, так что оно является благом, если в нем заложено послушное действие, которым оно производится, и добродетель, энергичная жизнь разума в индивиде, если, другими словами, оно включает в себя и насаждает в себе моральную деятельность. То, что не проистекает из жизни разума в человеческом роде, а также не распространяет и не обновляет ее, не приносит пользы разуму. Любое дело, которое порождается моральной деятельностью, но для которого не существенно, чтобы в нем порождались моральные действия и состояния, было бы, как сказано в первом трактате о понятии высшего блага, не более благом, чем выкопанный карьер или поле, которое полностью осушено и потому заброшено. Например, «если мы считаем произведение изобразительного искусства благом, то, конечно, только в той мере, в какой деятельность, из которой оно возникло, является для нас нравственной; но, конечно, только в той мере и только для тех, в ком оно своим существованием по существу пробуждает нравственные действия и состояния».

С понятием высшего блага (взятого в смысле органической связи всех благ) Шлейермахер связывает второе определение, а именно: оно не должно мыслиться как нечто существующее независимо от нравственной деятельности, а только как такое, что включает в себя и распространяет нравственную деятельность во всех ее составных частях. Соглашаясь с Фихте, он настаивает на том, что мы должны остерегаться ошибки, которую совершили старые школы в своем отношении к этому понятию, а именно: связывать его только с индивидом. Никто не имеет высшего блага для себя, но высшее благо – это общее благо всех людей. Даже добродетель отдельного человека, вместе с его взаимосвязанным счастьем, является благом в этическом смысле, составной частью высшего блага, только в той мере, в какой она не является благом данного человека в отдельности, но общим благом, произведенным и в моральном кругу, к которому он принадлежит. Концепция высшего блага даже не позволяет человеку требовать, чтобы то или иное, будь то научная работа, произведение искусства, политический эффект или что-то еще, считалось его собственным, в то время как он хотел бы отказаться от всякой доли в том, что другой человек желает присвоить таким же образом.