Порядки лагерной жизни для Владимира скоро стали превращаться в привычки. Сидеть в конторе было тоскливо, и он с охотой брался за разную случайную работу. Однажды, подменяя прихворнувшего офицера, ему поручили участвовать в регистрации трудармейцев, прибывших с очередной колонной.

Людей, перемёрзших от мучительных переходов и переездов на конных подводах, согнали на плац перед конторой на только что выпавший снег и начали по одному загонять в контору. К началу зимы холодина завернула всерьёз с морозцем и пронизывающим ветром. Переселенцы, те кому повезло уцелеть после этапа, толпились, то и дело налегая друг на друга, чтобы скорее попасть в тёплое помещение, чтобы потом оттуда скорее попасть в кое-как натопленный барак. У самых перил конторы перед входом едва не разгорелась драка. Охранники в дублёнках и тёплых валенках с матерщиной расталкивали полуживых людей, махая винтовочными прикладами. После нескольких вскриков тех, кому досталось, наконец, воцарился порядок. Люди стали по одному заходить в контору, не оттесняя стариков и женщин.

В конторе, восседая напротив обледеневшей с краёв двери, словно на троне, за огромным дощатым столом, встречал переселенцев немолодой уже старшина, обритая голова которого сильно походила на сырую картофелину с большими растопыренными ушами. Он сидел, сжимая карандаш узловатыми пальцами потомственного крестьянина, ставил галочки в списке. Боком у стены стоял длинный стол. За ним, поближе к полыхающей от набитых сосновых дров чугунной печке пугающе восседала комиссия, в которой кроме Владимира были ещё два рослых офицера. За отдельным столом сидел начальник лагеря майор Еменгулов.

Процедуру эту и «комиссию» придумал сам Еменгулов. Особых забот у комиссии не было, – только сидеть и глядеть. Заходя внутрь помещения, трудармейцы, скользнув взглядом по обстановке, конечно, робели от комиссии и, случалось, отвечали на простые вопросы невпопад. Но после комиссии каждому трудармейцу каким-то волшебным способом становилось ясно, что делать и как дальше жить. Еменгулов всё правильно рассчитал.

Внутрь пропустили молодую женщину в стареньком демисезонном пальто. Она размотала складки широкой шали с головы. Владимир глянул в её лицо сначала мельком, а потом с интересом. Несмотря на смертельную бледность и усталость, на холод, разъедающий тело до кости, в чертах её лица чувствовались красота и достоинство, точнее – порода. В чём причина этого впечатления, на этот вопрос Владимир вряд ли нашёлся бы, что ответить. Ведь люди очень часто незаметно для себя пользуются ощущениями, источников которых не понимают. Иногда только живописцам удаётся обнаружить нечто в положении губ и глаз, и жестов, выдающее главное в человеке. Но, пожалуй, это слишком малая толика, открывающая природные тайны общения человеческих лиц.

Старшина, набычившись, упёрся взглядом в список перед собой.

– Фамилия! – напряжённо буркнул он.

– Баум Анна, – тихо ответила женщина.

– Какие родственники с тобой?

– Мама умерла на этапе.

– А остальные?

– Отец у меня русский, только мама – немка, поэтому только меня и маму взяли, отца оставили на свободе.

– Подробности не интересуют. Вали на медосмотр, после получишь свой номер! – старшина кивнул в сторону противоположной двери, за которой производили медосмотр, и поставил жирную галочку в бумагах, – следующий!

Женщина проследовала в соседнее больничное помещение. Ни на кого не глядя. Словно не было вокруг неё никаких людей, никаких лиц, а вместо них – только несчастные для неё обстоятельства, которым невозможно не подчиниться.