Проклятые, бестолковые вопросы, на которые нет ответов. Как же другие люди их для себя решают? Или не решают вовсе? Просто бегают себе каждый по своим неотложным делам, чтобы еду и крышу обеспечить. Как знать, чем окружающие люди мучаются, как можно заглянуть в чужую голову, чтобы узнать наверняка? Может просто некогда людям думать. «В зоне у людишек надо всё, что можно отобрать и всё, что можно запретить, тогда у них мысли сразу становятся простые и правильные», опять вспомнил Владимир наставления подполковника Семёнова. Может думать вовсе не надо, а достаточно просто «мыслить»? Только получается и самого себя надо иметь ввиду для этого рецепта. У себя, прежде всего, способность думать отобрать, и себе, прежде всего, думать запретить. Как же так получается? Хотя, конечно, можно и по-другому дело повернуть. Одно дело – долг, другое дело честь. Долг это и есть честь, или эти вещи бывают противоречивы? Или и то и другое – просто химеры, от которых пользы никакой, а правит всем только жестокий рациональный смысл. У кого такое можно спросить?

Господи, какой мусор в башке, попытался успокоить себя Владимир. Но почему-то ему вдруг стало нужно получить хоть какой-нибудь ответ сейчас, скорее. Иначе…., а что – иначе?

Может у Ивана спросить. Вот, Иван, не дурак и не сволочь. Он книжек много прочитал, значит, уже решил, наверное, для себя, что такое справедливость. Вот, пожалуй, с кем можно поговорить.

Но как спросить, вдруг получится глупо и непонятно. Как вообще то объяснить, о чём, собственно идёт речь.

Думал он, думал и придумал так. Когда Иван забежал в контору с какими-то очередными делами, Владимир начал издалека, для примера, поведал о странном случае с евреем Борей, который угодил сюда из-за нелепой клички. Иван слушал внимательно, но со скучным лицом.

– Он вот прошение написал, – Владимир протянул бумагу.

Иван мельком взглянул на неё и, не долго думая, смял и демонстративно сунул себе в карман:

– На самокрутки пригодится.

– Зачем так?! – вскинулся удивлённый Владимир, поскольку даже не мог предполагать в Иване такого убийственного равнодушия, – не виноват же человек!

– Ну, ты и открыл Америку! Так ты раньше совсем не замечал, что здесь вообще никто не виноват? И даже мы ни в чём не виноваты, – мрачновато и спокойно заметил Иван, но, посмотрев на раскрасневшегося и по-детски набычившегося Владимира долгим взором, почуял неладное, замялся, достал бумагу, расправил и с показным почтением положил обратно на стол, – хорошо, попробуй ей придумать другое назначение. Посмотрим, что получится, только башкой сперва поработай.

– Можно же что-то сделать?! – отчаянно взмолился Владимир. Он был готов принять и понять, как ему казалось, любое решение. Но прямо так – с налёту не ожидал встретить такую уверенность в торжестве безнадёжности. И не хотел верить, что Иван, может с общей бедой так просто обойтись.

Иван, впрочем, тоже не веселился. Вздохнул и, разглядев ещё раз возбуждённое лицо Владимира, вдруг начал терпеливо и нудно объяснять, почему это дело совершенно безнадёжное. Сначала бумагу эту пошлют на какую-нибудь комиссию, где такие прошения мешками выкидывают. Но даже если комиссия пропустит, всё равно всерьёз никто заниматься разборкой не будет. Эту маляву в лучшем случае просто переправят в тот НКВД, где этого хлопчика взяли. Там, конечно, не будут следствие назначать, чтобы правду выяснить и себя придурками представить. Скорее всего, промурыжат полгода, да отписку какую-нибудь придумают. Только здесь, не дай боже, из-за этой бумаги ещё какую-нибудь проверку назначат, раз высунулись.