Сцена затягивалась, а смысл не прояснялся. Сидоров-старший не выдержал, лицо задралось к окну, и он прорычал:

– Роза, да что случилось, в конце концов?

– И этот гомик сапиенсик спрашивает, что случилось. И кого спрашивает? Меня спрашивает, чмурик малахольный! Дыши носом, поцадрило чиканутый, клиент сотой бригады. Думает, что сделает полный рот фалов, подарит Розочке розочки, и родная Роза растает, как китайские носки под утюгом, и забудет, как на ее жизни сплясали коровяк. Да чтоб ты был так здоров, как делаешь мне счастье. Нет, только представьте, а лучше не представляйте такую гадость: решила у машины сделать чисто, и таки нахожу под водительским сиденьем грязную резинку, и не подумайте, что от трусов. Лучше бы трусы нашла, остался бы шанс для поговорить за превратности бытия. Но этот Хосэ Аркадио тихо-мирно отаврелианил там какую-то Ремедию, но вознестись вслед забыл, шлемазл задрипанный, и теперь – посмотрите на него – съежился до размеров цуцика на морозе, и это чмо лохматое имеет наглость спрашивать, что случилось.

Сын покраснел. Все же наполовину он был Сидоров, и причуды половины с фамилией Раппопорт нервировали его не меньше, чем Сидорова-старшего. Стоя плечом к плечу с отцом, он встрял в разговор:

– Мама, уймись. Может, папа не виноват.

К родительнице сын обращался уважительно, но на ты – в этом он тоже был больше Сидоровым, чем Раппопортом.

– Ой, я тебя умоляю, – принеслось из окна. – Пусть он такие дешевые мансы бабушке рассказывает.

– Не лезь, сынок, – тихо сказал Сидоров-старший, – мама у нас Паганини скандалов, ей не интересно, что другие говорят, ей интересно самой говорить.

У Паганини оказался отличный слух.

– Ты посмотри на него, открыл свой фирменный рот на ширину плеч. Так ты скажи, если найдешь, что сказать за этот случай, и будешь иметь, что послушать.

Сидоров-старший не отказался:

– Не думала, что твоя находка от старых хозяев осталась?

Зрители воодушевились и зашумели: хорошая версия, машина куплена как бывшая в употреблении, и мало ли, в каком качестве ее употребляли.

Поднявшийся рейтинг мужа заставил Розу Марковну грозно переставить руки на бока.

– Слушай сюда, выпускник школы номер семьдесят пять. Последний раз я там смотрела, когда ихние кинды трусили ковры, – последовал кивок на соседскую жилую часть, – это было в понедельник, и кроме киндов, ковров и понедельника в тот день таки ничего не было. Хватит морочить мою полуспину, одень глаза на морду и думай теперь за свое светлое будущее.

Налившуюся злостью речь перебил голос Сидорова-младшего:

– Мама, перестань ругаться на папу, он вполне может быть не при чем. Тогда ты будешь выглядеть глупо.

– Ой, я тебя прошу, – отмахнулась Роза Марковна. – Не делай мне смешно.

Зрители ждали развития интриги. Серьезность обвинений давно разрушила бы любую другую семью, однако здесь главный посыл речи – «что мне за это будет?» – четко угадывался всеми: Роза Марковна привычно «делала гешефт». Каждый концерт в итоге давал ей что-то в материальном или бытовом плане. Сын исправлялся отметками и уборкой квартиры, муж – покупками вещей и походами в ресторан.

Сегодняшние обвинения вышли за рамки прежних, что теперь казались наивными и по-детски безобидными. Среди зрителей начались споры: что Роза Марковна потребует за невероятный прокол? Раньше грозилась выгнать, теперь самое время выгонять, но тогда в чем смысл закатывать сцену перед посторонними?

Сидоров-старший опустил лицо, кусание губ и играющие желваки сопровождали работу мысли.

И тут произошло невозможное. Сын-старшеклассник опустил взгляд и тихо процедил: