Гулять пойдёшь? Spazieren? – спросил Егор немецкую девочку. Та отвернула испачканное лицо, и жестом изобразила умывание. – Сейчас! Обрадовался парень, – Принесу! Он побежал в квартиру на 3 этаж, где ещё недавно жила Ева с мамой и собакой Мартой. Набрал в ковшик тёплой воды, и, подумав, пошёл в комнату с зелёной печкой, где стоял громадный платяной шкаф с одеждой, которую немки не стали брать с собой в подвал. Он потоптался перед открытой дверью и выбрал голубое, в цвет глаз Евы, платье, с белыми оборками, очень, на его взгляд, нарядное. Ева, при виде платья, снова собралась заплакать, но Егор сказал: всё, не реви, одевайся, я тебя там подожду. Девочка не поняла фразу, но уловила смысл, что её сейчас в этом красивом платье поведут гулять, и она снова увидит свой двор, где она гуляла с рождения, и который почти не поменялся с того довоенного времени, но поменялись люди, которые жили теперь здесь.

Ей вдруг стало страшно выходить, она представила, что вокруг чужие люди, чужой шипящий язык, и её домашний двор показался ей очень опасным, как будто она должны выйти в лабиринт к Минотавру, она читала греческие сказки, и очень отчетливо представила, что там снаружи.

– Mit ihr zusammen (*с ней вместе), сказала она Егору, показывая рукой на Марту.

– Собаку хочешь взять? Бери – сказал Егор, готовый взять с собой что угодно, лишь бы немецкая девочка согласилась пойти с ним погулять. – Только ты молчи на улице, поняла? Он приложил палец к губам и показал глазами на дверь. – Услышат твой немецкий, наживём проблем. Она поняла, кивнула, и стала надевать веревку на шею овчарке. Марта поднялась, внимательно смотря то на Егора, то на Еву, не понимая, пришло время защищать хозяйку, или надо немного подождать?

На улице стояло настоящее лето. Непонятно откуда пахло яблоками и грушами, зелень была просто изумрудная, балтийские дожди смыли с нее пыль войны. Некоторые деревья зацепили бомбы или снаряды, они были расколоты, но боролись за жизнь и уже выпустили зелёные побеги, которые потом превратятся в настоящие деревья, пусть и немного покореженные.

На улице Марта повела Еву к красивой небольшой липе, которая стояла посередине огромного двора, со всех сторон которого стояли двух- и трехэтажные дома. Ева подошла к дереву, погладила ствол и вдруг из ее прозрачных, голубых глаз потекли слезы. Она стояла и всхлипывала рядом с этим деревом, а Егор, не понимая, что произошло, и в чем он виноват, топтался рядом, ни о чем не спрашивая. – Vater, сказала немка, – Papa. Отец посадил, догадался Егор, и сказал ей: Папа, да, verstehen папа, хорошо.

Они пошли по двору, Марта занималась своими собачьими делами, шла на веревке, нюхала дорогу, и, периодически, косилась на Егора, как будто говоря: мальчик, я тебя вижу, и от тебя я Еву смогу защитить точно. Однако время шло, защищать было не нужно, она успокоилась и просто шла на поводке рядом. Вдруг она остановилась, чуть подняла шерсть на загривке, издала тихий-тихий рык, и внимательно посмотрела на Еву. Ева тоже остановилась.

Впереди была компания мальчишек, от 12 до 16 лет, человек 7—8, они громко разговаривали и смеялись, двое кидали ножик в землю, остальные плевали скорлупу от семечек на землю.

– Привет, Егор, сказал один из них, по кличке Шинель, потому что не снимал шинель даже в эти теплые августовские дни. Как дела? Кто это с тобой? Может познакомишь?

Марта снова чуть рыкнула, но негромко, только чтобы услышала Ева, врагов предупреждать не нужно. Ева посмотрела на нее, чуть укоризненно, но вспомнив Егора и его палец у губ, ничего не сказала, только опустила глаза вниз.