Прими его тогда, она вполне бы могла сейчас не сидеть в этом вагоне и не ехать черт знает куда одна. Они могли ехать куда-то вместе, ведь он предлагал, почти год назад. Уехать вместе. Ей было страшно что-то менять в жизни. Но изменения пришли сами.

Почему понадобилось кровавые и выматывающие полгода, чтоб январской ночью, когда уже терять было нечего сделать шаг навстречу ему. Взять инициативу в свои руки. Бросить жребий.

Бабы дуры? Нет, не так. Бабы-дуры. Зачем так себя мучать? Зачем эти театральные страсти? Зачем эти сценарии, чтоб вот это вот все: скандалы, интриги, расследования. Чтоб кипела кровь, чтоб летели тарелки. Звонили, неумолкаемо, телефоны, лились слезы, вино, а может и все вместе….

Вон он – тот единственный, кто мог стать её гаванью, безгранично синим океаном, её запахом ночного летнего дождя, звуком барабанящих капель по шиферу дома, треском полено в костре, ароматом утреннего кофе с корицей и имбирем. Мог быть её путеводной звездой, её осенним хороводом листьев, хрустом снега под полозьями, самым родным и бесконечно любимым – вот он – стоит на перроне их родного города, а она уезжает от него за десятки тысяч километров.

Каждая секунда разделяет их все больше. Каждая её доля рвет сердце все больше, и кусочки все мельче. Сколько слёз в молодости она пролила по безответной любви, в шестнадцать, восемнадцать, двадцать. Сейчас слёз совсем не было. Хотелось скрутиться в маленький комочек, свернуться, тут в углу тамбура. Укрыть голову руками, мерно раскачиваясь в такт поезду, застонать.

В такие моменты она завидовала интровертам, людям, кто с легкостью мог скрыть свои чувства, сохранить своё достоинство, не опускаясь до просьб, мольбы, слёз. Её внутренняя девочка-истеричка металась по углам клетки, и рвалась наружу! Она хотела кричать в трубку от безысходности. Уличить его во лжи, предательстве, лицемерии. Найти хоть один изъян в нём, чтоб был повод, чтоб не было так больно.

За окнами уже темнело, пассажиры поезда постепенно стали готовиться ко сну, что было заметно по увеличивающемуся потоку курильщиков в трениках и хлопанье туалетной дверью.

Она знает, что ждет её. Знает, что сумеет жить одной лишь датой возвращения, что одно лишь это число будет стоить ей всех лишений, трудов и отказов во всем. Дата, когда она вновь сможет потрогать гладь его волос, заглянуть в чайные глаза, которые он гордо и упорно называет зелеными.

Но сможет ли она всё это?

Чем дальше она гнала эти мысли по кругу, тем невыносимее становилось. Окончательно вырвать её из плена самобичевания смогли девчонки, звавшие ужинать и проводник, раздающий постельное белье.

День заканчивался.

Двадцать третий день марта подходил к концу.

Каждый раз открывая свою самсунговую раскладушку, которая на время становилась лишь средством хранения дорогих сердцу букв и звуков, она перечитывала и без того выученные наизусть несколько сообщений за эти два месяца.

Сколько раз они были ей лучше всякого допинга. Сколько раз они поднимали её по утрам. Сколько ночей подряд они желали ей спокойной ночи. Сколько сил они придавали, когда взгляд падал на календарь.

То, самое первое сообщение, после их первой ночи, или те три слова «тебя не хватает», однажды посреди ночи, или его бесконечные «доброе утро» ближе к полудню. Все это хранила маленькая память телефона, вытеснив все остальные переписки, потому что человеческая память не надежная штука.

А еще там были их песни. Маленький плейлист из десяти-двенадцати композиций, которые навсегда останутся в памяти. Вытаскивая из сундука воспоминаний жар январских ночей, километры дорог, капли морской воды на ресницах, пронизывающий теплый ветер гор, первые лучи рассветов, мурашки от первых прикосновений, разноцветные оргазмы, колючесть свитера, щетины, нежность рук и губ, скользящих снизу вверх.