Многим читателям поднятые в этой книге проблемы покажутся бессмысленной тарабарщиной. Нелегко апеллировать к абсолютно разумному, благонамеренному, но тем не менее редуктивному гуманизму технократии, не заговорив при этом на мертвом и дискредитированном языке. Особенно если автор признает, как признаю это я (покойся с миром эсхатологическая доктрина старых и новых левых), что технократия отлично умеет с помощью своей промышленной квалификации, социального инжиниринга, тотального изобилия и доведенных до совершенства отвлекающих маневров разрядить – способами, которые большинство людей посчитают вполне приемлемыми – любое напряжение, возникшее в результате дезорганизации, лишений и несправедливости, волнующих общество. (Заметьте, я не говорю, что технократия решает проблемы; скорее она, как психоаналитик, умело смягчает психологическую травму.) Технократия – не просто властная структура с огромным материальным влиянием; это выражение важного культурного императива, настоящая метафизика, глубоко внушенная простому народу. Еще это мощная губка, способная впитывать чудовищные объемы недовольства и волнений часто задолго до того, как они выльются в нечто большее, чем потешная эксцентричность или произвольные отклонения. Возникает вопрос: если технократия в своем величественном шествовании по истории действительно преследует цель достичь таких общепринятых ценностей, как Поиск истины, Покорение природы, Общество изобилия, Творческий досуг, Налаженная жизнь, отчего бы нам не расслабиться и не получить удовольствие?
Ответ, полагаю, в том, что в конце пути, по которому мы самоуверенно несемся с такой скоростью, я не вижу ничего, кроме двух печальных бродяг Сэмюеля Бекетта, вечно ожидающих под поникшим деревом, когда начнется их жизнь. Вот только дерево никогда не станет настоящим – по-моему, это пластиковая имитация. Да и бродяги на поверку окажутся роботами – разумеется, с запрограммированными широкими улыбками на физиономиях.
Происхождение контркультуры
Глава I
Дети технократии
Среди всех человеческих проблем завидным постоянством может похвастаться борьба поколений. Напрашивается искушение предположить, что в этом десятилетии соперничество молодого и взрослого в западном обществе критически важно. Однако таким допущением придется рискнуть, если мы не хотим упустить из виду важнейший источник современного радикального раскола и культурных выбросов нового. Хорошо оно или плохо, но в основном то, что сейчас происходит, новое, провокационное, связанное с политикой, образованием, искусством, социальными отношениями – любовью, ухаживанием, семьей, вообще окружением, – дело рук либо молодежи, глубоко, даже фанатично отмежевавшейся от старшего поколения, либо ее непосредственных вдохновителей, сиречь наставников. Именно в молодежной среде серьезная социальная критика ищет чуткое ухо на фоне всеобщего растущего ожидания: а вдруг молодежь эта окажется тем, кто действует, тем, кто добивается результатов и не боится при этом риска – словом, тем, кто подхлестнет события. Само по себе интересно, что вековой антагонизм поколений из второстепенного события семейного плана вышел на уровень радикальных общественных перемен, но если кто-то, подобно мне, питает надежды, что диссидентствующая молодежь сможет завершенно оформить забрезжившую у них спасительную для нашей несчастной цивилизации идею, тогда нельзя отворачиваться от задачи понять их и просветить в отношении того, к чему они готовят себя.
Эта книга рассказывает в основном о событиях в Америке, но – экстренная новость – антагонизм поколений уже достиг международных масштабов. На Западе, как и в Японии и частично в Латинской Америке, молодежь считает себя подготовленной и единственной эффективной радикальной оппозицией своего общества. Конечно, не вся молодежь, а те, кто живет в университетских кампусах. Однако любой анализ крупных политических сдвигов десятилетия кажется бессмысленным, кроме разве что натравливания воинствующего меньшинства молодых диссидентов на вялую политику консенсуса и коалиций среднего класса. Поколенческая дихотомия стала новым фактом политической жизни, который европейская молодежь принимала труднее, нежели американская. Наследники официальной политики левого крыла, молодые европейские радикалы по-прежнему видели себя защитниками «народа» (имея в виду рабочий класс) от угнетения буржуазией (в большинстве случаев полагая под нею своих родителей). Поэтому они отважно пытались адаптироваться к знакомому укладу прошлого. Они привычно искали союзников в проверенных временем идеологических направлениях – среди рабочих, профсоюзов и левых партий, но быстро поняли, что остаются в изоляции и одиночестве, авангардом без всякой поддержки.