В глазах католиков церковная иерархия и, в конечном счете, персонально Папа Римский выступает гарантом того, что Церковь, действительно, существует не только как случайное сочетание людей, как некое земное сообщество,но и как нечто, имеющее вечный смысл, выступает и гарантом того, что мы к этому высшему смыслу причастны. При этом «христианскость» отождествляется с «католичностью», а эта последняя находит свое адекватное выражение и подтверждение во власти Римского первосвященника, а потому «всякий, получивший крещение, все равно – в католичестве или вне его, приемлется в лоно католической церкви и, благодаря самому акту крещения, становится подвластным главе этой церкви – Папе»^>20.

В католичестве сформирован, таким образом, юридический подход к человеку и миру, к вопросам веры и спасения души, «в котором личность и ее нравственное достоинство пропадают, и остаются только отдельные правовые единицы и отношения между ними. Бог понимается главным образом первопричиной и Владыкой мира, замкнутым в своей абсолютности, – отношения Его к человеку подобны отношениям царя к подчиненному и совсем не похожи на нравственный союз»^>21. Этот юридизм берет свое начало в духе Римской империи, через латынь перешедшем в западное христианство. Он позволяет, например, Ансельму Кентерберийскому напрямую уподоблять картину мировой истории залу суда, где Бог является судьей, человек подсудимым преступником (которому за совершенный первородный грех должно следовать наказание по закону: «смертью умрешь» (Быт. 2:17)), причем дьявол-прокурор требует неукоснительного соблюдения закона и высшей меры наказания им определяемой, а Христос-адвокат пытается защитить человека и, в конце концов, отдает себя на казнь вместо человека, ибо просто так простить преступника нельзя и кого-то казнить надо.

Этот юридизм накладывается и на жизнь Церкви как формы организации религиозной жизни, вследствие чего «у католика «вера» пробуждается от волевого решения: довериться такому-то (католически-церковному) авторитету, подчиниться ему и заставить себя принять все, что этот авторитет решит и предпишет, включая и вопрос добра и зла, греха и его допустимости»^>22. Власть и подчинение, предписание и исполнение – вот принципы устройства церковного общества на Западе, который, по общепринятому мнению, развивает как раз начало самодеятельной личности, начало свободного индивидуализма. Видимо, для прояснения этого вопроса нужно разобраться сначала, что называется на Западе свободой и что за самодеятельность имеется в виду.

Юридический дух питает и католическое понятие о «соборности», которое, кстати, было выше продемонстрировано Соловьевым. Под соборностью, собственно говоря, католики разумеют лишь коллективный принцип управления церковью в противоположность единоличному. Идеей коллективности управления было в свое время вдохновлено так называемое «Соборное движение», зародившееся в кризисный для папства период «Великого раскола» 1378-1417 гг. и требовавшее поставить авторитет Вселенских Соборов выше авторитета Пап, регулярно собирать соборы (которые так и назывались Вселенскими, хотя собирали только представителей западной церкви), причем собирать ихнезависимо от превратностей настроения Папы Римского. Еще один рецидив «соборных» идей произошел после I Ватиканского Собора, принявшего непогрешимость Папы в качестве догмата, – окончательно отделились т.н. «старокатолики», не принявшие этот догмат и стоявшие за «соборность».

Именно в этом смысле интерпретируя соборность, пытался примирить Западную и Восточную церкви Соловьев: «Нет никакого принципиального и справедливого основания для антагонизма между папским единовластием и соборным началом восточной церкви. Для христианства существенна идея первосвященника, необходимо присутствие в Церкви архиерея, непрерывным преемством связанного с апостолами и Христом, единым вечным Первосвященником. Эта идея первосвященника на Западе представлялась преимущественно единолично, сосредотачиваясь в лице верховного первосвященника, Папы. На Востоке та же самая идея являлась преимущественно собирательно – в соборе епископов»