Продолжая нашу реконструкцию внутреннего опыта раннехристианской общины, следует остановиться на сути и содержательной стороне того действия, к которому каждый член этой общины призван и которое обеспечивает ее своеобразное существование, – на сути и содержании христианского богослужения. Как уже отмечалось выше по другому поводу, основное содержание его заключается в совершении литургии, имеющей свою кульминацию в таинстве Евхаристии, в котором «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». Бескровная жертва Евхаристии является повторением и воспроизведением Тайной вечери Христа с учениками, когда «прием Иисус хлеб и благословив преломи и даяше учеником и рече: приимите, ядите: сие есть тело мое. И прием чашу и хвалу воздав, даде им, глаголя: пийте от нея вси, сия бо есть кровь моя Нового завета, яже за многия изливаема во оставление грехов»(Мф. 24:26-28).

Следствием того, что прообразом центрального таинства христианской Церкви является Тайная вечеря, является необходимость для одного человека из общины выполнять при ее воспроизведении роль Христа, быть центральной фигурой, предстоятелем при совершении таинства, возносящим при сослужении всей общины благодарение (буквальный смысл слова «Евхаристия») и совершающим бескровную жертву. При этом «священники Православной Церкви не действуют «за» Христа или «вместо» Христа, как будто Он Сам отсутствует, но, напротив, их задача – проявлять и свидетельствовать о действенном присутствии Христовом в мире»^>27.

Ранняя Церковь усваивает предстоятелям наименование епископов, это есть и исторически, и сущностно первая форма иерархии в Церкви. Существование этой фигуры неизбежно вытекает, как мы отметили, из нужд основополагающего христианского таинства. Даже протестанты и сектанты всех толков (в том случае, если они остаются в рамках христианства, хотя бы весьма расширительно и приблизительно понятого), несмотря на частое отрицание действительности пресуществления Даров и превращение, таким образом, Евхаристии в простое ностальгическое воспоминание о Тайной вечере и о Христе, несмотря на еще более частое отрицание таинства священства с процедурой рукоположения и с сообщением особых благодатных даров, сохраняет, тем не менее, даже в этом случае хотя бы внешнюю форму таинства и хотя бы выборный пост предстоятеля (как бы председателя и наставника молитвенного собрания), без которого собрание, предполагающее Евхаристию, невозможно.

«Поэтому, вопреки распространенному мнению, единство Евхаристического собрания не было следствием установившегося единства епископата, а наоборот, единство Евхаристического собрания с самого начала существования местных церквей предопределило единство епископата. Где имеется Евхаристическое собрание, там должен быть и епископ, как его предстоятель, а потому, если имеется несколько собраний, то должно быть и несколько епископов, и наоборот, если имеется несколько епископов, то каждый должен возглавлять отдельное Евхаристическое собрание»^>28. Однако, как пишет Н. Афанасьев в другой работе, уже «послания Игнатия оставляют впечатление, что единство Евхаристического собрания стало нарушаться. (…) Новое по сравнению с учением ап. Павла заключается в том, что по Игнатию выражением единства местной церкви является епископ, но это новое не выводило Игнатия за пределы евхаристической экклесиологии»^>29. Выход за эти рамки совершается несколько позже, и обстоятельства этого выхода имели определяющее влияние на формирование того внешнего выражения соборности, как способа церковной жизни, который закрепился в исторической Церкви и дошел до наших дней.