в замкнувшемся самосознании
Это ты светло прорастаешь
в больном сознании
Это ты неожиданно отступаешь
и отвращаешься…
память неожиданно отступает
и медленно отступает жизнь
Это ты объемлешь всё
Это ты прорастаешь во всем
Это ты всё во всём
1987
«А душа все летает туда…»
А душа все летает туда,
И дрожит, и под окнами бродит,
Будто тать в ожиданье суда,
Где последняя ночь на исходе.
Разве можно так больно любить?
Разве свет не повинен смежаться?
Говорят: нужно память убить.
Что мне в том? Нам уже не расстаться.
Нам уже не проститься с тобой.
Это будет без времени длиться.
Выжжет сердце. Скрестится с судьбой.
И умрет. И опять возвратится.
Загадка
Ни журавль, ни синица,
А доволен сам собой,
Хорохорится, ершится,
Побродяжка городской.
Сердобольная жилетка,
Да опасливый зрачок,
С ноготок грудная клетка,
Хвастунишка, дурачок.
Все б ему прыжки да прятки
По задворкам, по верхам.
С огольца и взятки гладки,
Сам встает, ложится сам.
День‐деньской одна забота:
Был бы цел да был бы сыт.
От призора, приворота
Сам себя заговорит.
Сам найдет себе горбушку,
Сам возьмет себе подружку.
Сам потужит‐погрустит,
Позабудет, посвистит.
«Горчайший мой собрат и друг…»
Борису Марковскому
Горчайший мой собрат и друг
Тишайший, ткущий под сурдинку
Созвучий вздорных полукруг,
Смятеннейшую паутинку,
Смотри! что лебединый крик
Звезда взошла в последней трети,
Скорбит пред вечностью старик,
А белый ангел двери метит.
И твердь сдвигается дрожа,
И вширь ложится книга жизни…
Семижды имени бежав,
Душа откроется на тризне.
В последней, смертной наготе
И прямоте. Крыла расправит…
И нам земные сны и те,
И те грядущие оставит.
И нет их слаще и страшней,
И жизнь глядит в себя, как в небыль,
И отирает слезы небом,
И белый город снится ей.
«Свет ли слабеющий…»
Свет ли слабеющий
Издалека?..
Круто на запад
Идут облака.
В дымке у края
Теряется след,
Ни возвращенья,
Ни памяти нет.
«Ну вот мы с тобою и снова в начале…»
Ну вот мы с тобою и снова в начале.
Семь бед за плечами, как лучшие дни.
Скорей же упругий зрачок поверни:
Бог света лазурь отпирает ключами.
Смотри, как бестрепетно сосредоточен
Багульник, как легкий ольшаник лучист;
Как бабочка, дышит безоблачный лист,
В шелках беспризорный кузнечик стрекочет.
Войди в этот неотвратимый покой,
В отверстую музыку лада и света,
В живое блаженство пчелиного лета,
В бесхитростный праздник роскошно‐скупой.
«Еще далеко до весны…»
Еще далеко до весны
И сны глубоки у природы,
А мы уже заражены
Безумием горшей свободы.
Так дети, ища новизны
И смысла в игрушечном мире,
Слагают бессчетные сны
Из кубиков ветхой цифири.
Но чудная птица живет
В прозрачном дому из кварцита,
Где вечный кончается счет,
И зренье, как сфера, открыто.
«Утвердясь в нерушимом порядке…»
Утвердясь в нерушимом порядке,
Терпеливой листвы ученик,
Я к непрочному миру привык,
Как школяр наигравшийся в прятки.
Жизнь снует, как челночная нить,
На себя натыкаясь с разбега.
Мне бы только до первого снега
Горсти разума не обронить.
Никогда я не чаял вернуть
Ни ручья, ни скользящего света,
Но люблю возвращение лета
И листвы восходящую суть.
«Перепутались дни – каждый собственным шумом живет…»
Перепутались дни – каждый собственным шумом живет.
Посмотри, как мелькают в глазах безотчетные беличьи
спицы.
Повернем же туда, где на площади улиц разлет,
Башня время, мигая, крадет и фонтанная чаша струится.
Здравствуй, шаткая влага, проточный дробящийся дом,
Оголенная поросль ума под сверкающей шапкой,
что видишь?
Пахнет свежим мелком истолченным и ручным
вороватым дождем,